Павел Назаренко - В гостях у Сталина. 14 лет в советских концлагерях

Невзирая на полдень, соловьи продолжают перекликаться, спрятавшись в густых зарослях, щеголяя своим искусством петь, друг перед другом, выводя бесконечные трели, лаская твой слух. Слушаю, с замиранием сердца, песню свободолюбивого певца и хочется забыть все «черное» земное и жить и жить, в каком то другом миро, подальше от «свободы», подальше от земного «рая». Зайцы, слегка похрустывая, ломимыми их ногами веточками валежника, пробираются сквозь кусты, ища более вкусной травки.

С удивлением они смотрят своими, немигающими, глазами и спокойно уходят дальше. Дрозды испуганные ими, пробегают перед тобой, но пользуясь летным искусством, и скрываются в листве, как будто, ныряя в зеленые воды взволнованного моря и замершего на миг.

Дуновение слабого ветерка бессильно здесь. Не покоряются ему зеленые глыбы и стоят спокойно, как будто бы боятся нарушить свой покой и гармонию прелести весны.

В зарослях буйного дубняка, пахнущего своим запахом силы и здоровья, под его ветвями, в сплошной тени, все манит усталого человека отдохнуть в знойный день. Богатый настил из многолетних сухих листьев, сквозь который, едва пробиваясь, зеленеет упрямая трава, а там и наши друзья детства — пахучие родные фиалки.

Божий мир, зеленый земной мир, как ты прекрасен, как не хочется с тобой расставаться, но время идет и я должен спускаться в станицу, А станица, ее совсем не видно. Она утонула в море белых цветов груш и розоватых цветов яблонь. Сплошное белое облако скрыло ее от глаз. Смотрю с горы на этот торжественный праздник весны и душа моя ликует с весной.

О, Кубань, Кубань! Край мой родной, как ты прекрасен в эти дни. Разукрашенные деревья своими цветами, как невесты в белых одеждах, готовясь к венцу, стоят смирно, боясь испортить свои пышные наряды неосторожным движением своих веток. Какая прелесть, какая красота! Весна чародейка, как ты сильна, как ты прекрасна в нашем Казачьем Крае! Прелости твои не поддаются описанию, не хватает слов тебя восхвалить, о тебе рассказать, волшебница, и о своем Родном любимом Крае. Возможно только восхищаться тобою с благоговением и трепетом умиления.

Да, я живу на «свободе», но какая же это свобода, когда я не имею права выехать из района, или подыскать себе подходящей работы: ведь надо же питаться? И знаешь, что по твоим пятам следует сексот /секретный сотрудник сов. власти/, что недремлющее око прислужников коммунистической власти не упускает тебя из вида. А главное то плохо, что ты его не знаешь. Он притворяется твоим приятелем и единомышленником, а на самом деле является твоим предателем. Держишь всегда себя «на чеку», чтобы чего лишнего не сказать, последствия — знаешь какие.

Живешь и ждешь, как «вол обуха», А родные места не выходят из головы. 38 лет я не был в родных местах и они, сильнее магнита, притягивают мое существо к себе.

И вот, однажды, пренебрегая запрещениям, рискую — «риск благородное дело», говорят. Собрался и не говоря никому ни слова, пока еще сладкий сон держит в своих объятиях всех обитателей станицы, сажусь на велосипед и — дай Бог счастливого пути.

Выехав из станицы, набираю скорость и километражные столбики автострады быстро начали сменяться один за другим, показывая на сколько километров беглец удалился от своей станицы. Лес нефтяных вышек вырос передо мной в утреннем рассвете. Остался и он позади и через час предстала перед мной районная станица /Абинская/.

Чтобы не столкнуться с милиционерами, приходится дать «крюка». Еще пол-часа и я сворачиваю на новую автостраду, проехав через ст. Крымскую. До революции от ст. Крымской и до ст. Варениковской была грунтовая «столбовая» дорога, а теперь новая асфальтированая вытянулась передо мной, темно-стальной лентой по знаменитому «мостобрану» прошлой войны, где станицы и хутора переходили по несколько раз из рук в руки во время отступления немцев из Новороссийска.

«Время лечит раны», говорят люди, так и здесь. Раны, полученные от войны зарастают. Станицы начали оправляться и стирать следы разрушений, сделанных войной. Нажимаю на педали и вот уже знакомые места, еще с детства. Но, что это? Где же леса?

Картина совсем изменилась до неузнаваемости. Горы и лощины, тянувшиеся до Черного моря, когда-то покрытые довольно большим лесом и кустарниками, оголели. Сняли с них древесные зеленые наряды. Выкорчевали леса, вырубили кустарники и они стоят выпятивши свои голые груди к небесам, а ветры свободно гуляют по ним, не имея преград. На север к Кубани реке, бесконечные камыши и плавни, скрываемые лесами, — обнажились. Лесов не стало.

Все уничтожено, все вырублено с 1920 года старательной рукой знаменитых правителей «земного социалистического рая».

Не стало и буйных камышей-дебрей, укрывавших в своих чащах оленей, диких коз, разную дикую птицу, красноногих фазанов, как «жар птица», лебедей, гусей, уток, лысок, нырков, бакланов и пр. и пр. Всего этого не стало. Лиманы, изобиловавшие рыбой и раками, омелели. Звери и животные ушли, птицы истребились и самые камыши утеряли свою былую буйность, превращаясь в жалкий тростник.

И только комары в летнее время, несмотря на борьбу с ними, царствуют в районах плавней, не давая покоя ни людям, ни животным.

Километры ползут мне на встречу и уползают назад.

А вот и лощина, где был родной хутор, но где же лес берестовый, где речка, протекавшая в лощине, где хутор? — «Кружало где лежало», как говорят черноморцы, а хутора не стало, даже и следов от него нет. От дома и других построек ничего не осталось, даже кирпичи и черепица от построек растащены гражданами «свободной, богатой, счастливой страны».

Все уничтожено, сады вырублены, виноградники ушли в колхозы. Берестовый лес вырублен и не слышно больше гаммы птичьих голосов, как это было в дни и годы моей молодости до революции.

Рай земной попран и уничтожен! Всюду видны следы разрушений и пустота. Лишь ветры свободно, безпрепятственно гуляют.

Иду на кладбище поклониться могилам родных и брата. На месте, где похоронены, казненные коммунистическими изуверами, отец, мать и сестра, ни могилы, ни креста нет, лишь большая впадина зияет, заросшая мелким кустарником. Ничего не осталось, говорящего о том, что здесь похоронены жертвы красного террористического произвола. Все кладбище представляет из себя жалкий вид. Многие могилы без крестов, многие памятники и кресты валяются в зарослях кустарника и траве. Очистив могилу брата, еду дальше в свою станицу.

Легко катится велосипед по асфальту дороги, новые картины оголенности полей поражают мой взор и так до самой станицы.

Въезжаю в станицу. Как давно я не был в ней с 1919 года. Какой цветущей я се оставил и какой теперь ее вижу? До революции была довольно живой, можно сказать, даже богатой, а теперь? — Вижу ее постаревшей, обедневшей и машинально декламирую: «Что же ты моя старушка приумолкла у окна?». Немного, правда, расширилась, но плетни и заборы, стоящие Бог знает с каких пор, пришли в негодность и почти не поправляются. Дома не белые и веселые, как когда то, на стенах их видны следы рук неугомонных ветров и дождей — и стоят они, выглядывая, как то уныло без признаков старого уюта — пригорюнившись.