Василий Шульгин - Три столицы

Все прежние «друзья», типа Владимирова, от него отступились. Владимиров занял у него 50 рублей и не появляется больше полугода. Обстановка сейчас для издания книги не очень благоприятная, но я надеюсь на лучшее. АПН любит издавать литературу такого рода. Книга им должна понравиться, тем более что она написана блестяще, а стилистической изысканностью их не балуют…»

В. П. Владимиров числился автором сценария фильма «Перед судом истории». Шульгин умер 15 февраля 1976 года во Владимире на девяносто девятом году жизни. Книга «Годы» вышла в издательстве АПН в 1979 году с посвящением В. П. Владимирову, признательностью за участие в создании книги и его же предисловием. И. А. Корнеев не упомянут нигде.

«Три столицы» — это книга и о народе, и о властителях его.

В 1958 году Шульгин написал книгу в пятьсот страниц «Дело Ленина». Во владимирском КГБ книгу взяли, хвалили за стиль, но похерили в своих архивах. Судя по отголоскам в записях Шульгина, он хотел извиниться за «непристойности», допущенные в «Трех столицах» в адрес Ленина (кстати, изъятые при нынешней публикации книги издателями), но нестандартные мысли обнародованы быть не могли.

Вот, например, в марте 1967 года некий Арон Яковлевич из Академии наук прислал ему письмо, в котором вызывал на диспут, выдвинув такой тезис:

«Русская революция не только не могла не быть, но, явившись в мир, она сделала для него дело огромной важности, притом дело доброе — благотворное».

Шульгин отвечал в «открытом письме», что не отрицает мирового значения Октябрьской революции. «Но она не была ни доброй, ни благотворной. Создав некие грандиозные материальные ценности, она жутко понизила актив Добра в мире и не достигла тех результатов, к которым стремилась. Это жестокое заявление я должен подтвердить фактами, показав, что революция обещала и что дала…»

Он начал издалека, писал о своем уважении культа сильного человека. Приводил пример, который дается здесь мною в коротком пересказе.

Александр II своей реформой привел в ярость революционеров, осуществив их идею. И тогда они стали охотиться за императором. 1 марта 1881 года первая бомба попала в казака. Царь приказал кучеру остановиться и пошел помогать казаку, лежавшему на мостовой. И тогда бросили вторую бомбу… Александр II был еще жив, когда его привезли во дворец, куда собралась семья. Когда медик объявил: «Государь император скончался!», все опустились на колени. Наследник Саша был огромный, веселый, добрый, любил играть с детьми… Встал же с колен суровый император. Первые его слова были:

— По-видимому, гражданские власти растерялись. Передать охрану столицы войскам. Совету Министров собраться через два часа…

Пролив минимальное количество крови, Александр III предотвратил революцию, утвердил мир. Это был сильный человек. Он говорил:

— Войну могут любить только те, кто ее не видел. А я видел.

Во время русско-турецкой войны он командовал дивизией…

На этом «открытое письмо» обрывается.

После тюрьмы, как уже говорилось, Шульгин в октябре 1956 года был отправлен в Дом инвалидов в Гороховце.

Мальчишки останавливали его на улице и спрашивали:

— Ты поп?

У Шульгина была большая седая борода, а на голове — черная широкополая измятая шляпа.

Отцы объяснили мальчишкам кое-что, и они кричали вслед:

— Идет Временное правительство!

Восьмилетний мальчик как-то пригласил его на елку.

— Ты — дед Мороз, — сказал он.

Шульгин не пошел, потому что был оборван и без копейки денег на подарок. Мальчик обиделся и потом сказал:

— Ты был дед Мороз, а теперь ты Булганин!

Булганин был тогда вторым человеком после Хрущева.

Шульгин смеялся, когда его пригласили на съезд партии и в соседнем кресле, тоже гостем съезда, оказался снятый к тому времени с постов Булганин. Описывая этот случай, Шульгин заключил:

«Мальчишка оказался едва ли не пророком.

А Хрущев? Хрущев по-прежнему парил высоко уже в одиночестве. Он действительно пришел на смену Сталину, хотя и не разделял его кровожадной политики. А отвергнув культ личности в отношении Сталина, Хрущев против своей воли и убеждения возобновил культ личности в отношении самого себя. Ни одного публичного выступления не могло быть, если не повторить титул «несгибаемый ленинец», присвоенный Никите Сергеевичу. И когда он входил в зал, то все вставали со своих мест и рукоплескали.

Я смотрел на это, сидя рядом с Булганиным, и мне было больно, потому что я любил Хрущева. Во-первых, он подарил мне 13 лет тюрьмы. А во-вторых, он порхал по всему миру, самым искренним образом проповедуя всеобщий мир.

И я думал и повторял про себя: «Судьба играет человеком…»

Она сыграла и с Никитой Сергеевичем свою обыкновенную мелодраму. И он ушел в небытие, и на следующий же день после его ухода, люди, превозносившие его до небес, стали его поносить…»

В ночь на 30 июня 1958 года Шульгин увидел во сне Сталина.

В какой-то комнате было много разных людей. Несколько особняком за школьной партой сидел Сталин. Его как будто чуждались, но он улыбался и был таким красивым, каким В. В. никогда его не видел ни на одном портрете. Шульгин подошел к нему отчасти потому, что его несколько смутило соображение — из тех людей, которые сейчас его сторонятся, было немало людей, еще недавно лежавших перед ним ниц, как перед идолом… Сталин улыбнулся еще веселей, глаза его сияли просто необыкновенно. В. В. сказал ему: «Здравствуйте. Как объяснить, а лучше сказать, как совместить эти удивительно сияющие глаза и ласковую улыбку с тем морем крови, которую вы пролили?» Он сказал это без всякого вызова, с веселым любопытством. Лицо Сталина несколько изменилось, глаза продолжали сиять. Он ответил: «Они поставили меня править вашей страной. Вы думаете мне это было приятно, желал я этого? Нет, ваша страна мне чужая. Но они меня поставили, и я правил, как умел». Потом произошло нечто совсем глупое… Какая-то дама, немолодая, но державшая себя вольно, устроила скандал. Она заявила рассерженно, что на вешалку она не может повесить свое пальто, потому что шуба Сталина ей мешает. Сталин встал со словами: «Хорошо. Я это улажу». В былое время, может быть, он уладил это дело так, что вместо пальто он повесил бы его владелицу. Вешалка была со многими крючками, всем места бы хватило. Но сейчас… сейчас было иначе.

Когда В. В. проснулся, он подумал, почему на том свете, где, очевидно, этой ночью он нашел Сталина, лицо этого второго Чингисхана так прекрасно — сияющие необычайным светом глаза, эта ласковая улыбка доброго властителя? Быть может, он воображал о себе, что он таков. Быть может, он не поверил двумстам миллионам людей, которые лежали перед ним во прахе и прославляли его в стихах, прозе, льстивых речах как благодетеля человечества, как «гения всех времен и народов». После его смерти прошло пять лет, и ни один из этих раболепцев даже случайно не обмолвился, что Сталин был. Его имя просто не называется, не произносится. «Гений всех времен и народов» в течение пяти лет забыт. Как это могло случиться? Кто-то повелел забыть Сталина. Но кто он?