Дмитрий Михеев - Идеалист

— Старик, сейчас не то настроение, чтобы слушать Шенберга.

— Ах, не то настроение! А у меня никогда нет настроения слушать его или Веберна и иже с ними. Распад, разложение… деморализует… О, у тебя есть Арита Франклин! Обожаю! Можно, поставлю? — спросил он и, не дожидаясь ответа, поставил на проигрыватель с ловкостью фокусника черное зеркало пластинки.

Андрей улыбнулся:

— И как это сочетается в тебе с любовью к Вивальди и Баху — убей меня, не понимаю.

Арита Франклин принялась не спеша накручивать страстную мелодию на нервно пульсирующий ритм.

— А знаешь, между Бахом и этой музыкой нет никакой пропасти. Недаром возникли «Play Bach» и «Swingle Singers». Немного подчеркнуть ритм, и из Баха получается превосходный swing.

— Н-да, однако, если бы сейчас звучал Бах, ты не говорил бы и не делал своих движений пальцами… — заметил Андрей.

— Ужасно нравится, чудесно! — рассеянно говорил Илья, покачивая головой и пристукивая ногой. — У меня определенно есть негритянская кровь. Видишь, видишь, как она повторяет, варьирует тему, — как мы, когда высказываем какую-либо мысль.

В комнату вошла Анна Андреевна, неся на подносе кофейник, сахарницу и чашки. Илья встал.

— Сидите, сидите, ради Бога! Я на секунду, — сказала она, ставя поднос на стол и сдвигая при этом пепельницу — разношенный башмак, зажигалку-пистолет, чей-то острозубый череп, портрет Мандельштама в тоненькой рамке…

— Я вижу, вы в родной стихии, — добавила она, обведя плавным жестом комнату, — да сидите же, я не берусь соперничать с этой мадмуазель…

Илья посмотрел на часы: десятый час, поздновато для кофе, но, вспомнив, что тут, как и во всех московских домах, пьют вместо кофе еще одну разновидность чая, махнул рукой.

Глава IX

За кофе разговор свернул на политику. Начало его Илья упустил, заслушавшись «королевой soul» и засмотревшись альбомом «Африканские маски». Упустил он и короткую пантомиму за своей спиной: Игорь вопросительно поднял брови и посмотрел в его сторону, а Андрей ответил уверенным взмахом руки. Речь шла о каком-то процессе. Слова: «монархисты, православие, организация…» привлекли наконец его внимание. Вначале он пытался делить свое внимание на три равные части, но потом решительно отложил в сторону альбом.

— …при обыске нашли воз литературы: Хомякова, Леонтьева, Владимира Соловьева, Бердяева, программу, устав и какой-то там пистолет, — говорил Игорь.

— Ну, насчет пистолета… ты знаешь, как это делается. На кой черт им пистолет! — заметил Андрей.

— Не скажи, у них не только кабинет министров был, но даже собственная контрразведка и боевая группа. Причем, возглавлял ее, говорят, какой-то ассириец Садо… Фамилия, да?

— Камо, Лазо, Садо… Раздувают, хотят толпу запутать, нагнавши страху, ну, и расправиться под шумок, — проворчал Андрей.

— Тут, естественно, ручаться нельзя ни за что, но дело наделало слишком много шума — только арестовано человек тридцать, информация лезет изо всех дырок… Если бы они действительно занимались философией и только, тогда их просто разогнали бы втихаря, и все дела. Не вижу, какой смысл раздувать…

— А какой смысл создавать заговор врачей, изобретать агентов империалистической разведки? — возразил Андрей.

— Андрей, Игорь! — взмолился Илья. — О чем вы говорите?

— Ты что, не слышал про ленинградское дело? — воскликнул Андрей со смесью изумления и ужаса в голосе. — Твоих собратьев пачками сажают, а ты… Ты что, газет не читаешь? Даже «литературки»?

Газет Илья действительно не читал, но пожалел об этом впервые. Что касается Игоря, он даже не взглянул в сторону Ильи, только передернул плечами и продолжал:

— Любопытная деталь — все, кроме ассирийца, оказались русаками — ни одного еврея. Фамилия руководителя — Огурцов. Говорят, исключительная личность, чуть ли не гипнотическое влияние оказывает.

— Дело начало обрастать легендами, — сказал Андрей, и в черных зарослях его бороды блеснули желтоватые зубы. — Ты что, не знаешь эту породу? Соберутся, потрепятся и разойдутся. Ну, еще статейку в самиздат пустить с обалденными намеками, под псевдонимом…

— А партийный устав, а гимн, а клятва? Нет, вряд ли все так безобидно, как тебе кажется. — Игорь замолк, словно размышляя, достойны ли собеседники столь серьезного откровения, и тихо добавил: — Но если действительно ничего серьезного не было, тем хуже для нас.

— Ты хочешь сказать… — неожиданно глухо и неуверенно начал Андрей.

— Иначе, зачем раздувать? — перебил Игорь. — Оттепель кончилась, давно уже заморозки. А регулярные чистки необходимы, так как растут новые поколения, не запутанные, не парализованные страхом, как отцы. Эти ленинградцы — все нашего возраста; от двадцати пяти до тридцати. Получили приличное образование…

Игорь неожиданно смолк и залпом выпил свой кофе.

— Извините, насколько я понял, — воспользовался паузой Илья, — вы делаете довольно мрачный прогноз, опираясь на изолированный случай. Мне кажется, вы не учитываете очень важные необратимые процессы и кое-какие закономерности…

Игорь удивленно вскинул брови, Андрей заулыбался, задвигался и налил себе еще коньяка. Они с Игорем всегда обсасывали все мало-мальски заметные политические события и привыкли понимать друг друга с полуслова. Однако сегодня — в присутствии Ильи — их разговор принял необычный характер: они тщательнее формулировали мысли и говорили известные обоим вещи. Илья раздражал и интриговал Игоря своей навязчивой, противоестественной цельностью, своей ненормальной беспорочностью… Этот хороший цвет лица, отлично сидящий костюм, эта одна рюмка коньяка за целый вечер, эта пресловутая «любовь к классической музыке» и тошнотворная воспитанность, его сдержанность и самоуверенность… За всем этим угадывался какой-то жуткий изъян, ущербность, или даже порок, но такой мерзкий, что запойное пьянство, грязное обжорство или сексуальная извращенность показались бы рядом с ним невинными слабостями. Но что бы это могло быть? Карьеризм? Стукачество? Социальная тупость? Его подмывало сдернуть эту маску образцово-показательного героя «Юности», и, весь подобравшись и еще сильнее жмурясь, он спросил:

— Какие процессы и закономерности надо учитывать?

— Ну, насколько я понял, вы проводили аналогию со сталинскими временами? — осторожно начал Илья, и Игорь почти кивнул. — Однако, насколько оправдана такая аналогия? Ведь ситуация в корне отличается от довоенной и послевоенной.

— Любопытно, чем?

— Как это — чем?! — изумился Илья. И психологически, и политически, и экономически. Если хотите, я поясню вкратце. В политическом отношении страна была за железным занавесом, действия правительства не подвергались моральной оценке, единоначалие исключало всякую критику даже внутри правительства. Психологически репрессии были возможны потому, что война только кончилась и народу не трудно было внушить, что остался недобитый, затаившийся враг, да и к насилию люди относились довольно легко. Наконец, экономика восстановительного периода носит более экстенсивный чем интенсивный характер, и ее проблемы можно было решать насильственной мобилизацией масс. В то время как сейчас происходит НТР, качественная перестройка промышленности, смена технологии, а их насилием не сделаешь; сейчас нет экономической необходимости сажать миллионы людей, чтобы иметь бесплатную рабскую силу.