Денис Лукьянов - Големикон

Тут случилось неожиданное. Один из големов внезапно затрещал, рубин в его груди треснул. Руки истукана мгновенно опустились, глаза-рубины погасли, и ящики повалились, треснув и высыпав все содержимое. Сам голем продолжил стоять, но уже неработающий, точнее, говоря с точки зрения жителей – мертвый.

Вот жена хозяина и взизгнула.

К счастью, Прасфоры, последующая часть балета окончилась быстро. Девушка забила сумку зеленью и отказалась брать картошку, потому что ее в «Ногах из глины» и без того некуда девать, за ней лучше зайти в другой раз, тем боле не хочется покупать то, что выпало из рук уже мертвого голема. Прасфора расплатилась золотыми философами, попрощалась и собралась уходить.

– Прасфора? – окликнули ее.

Девушка развернулась. Пялясь на нее во все четыре глаза (ну, ладно, газа было два, поверх – пара кругленьких очочков) в своем бесконечно длинном вязаном красном шарфе, около бакалейной лавки стоял Альвио, просто Альвио .

Прасфора тяжело вздохнула – этот молодой человек тоже входил в ящик Пандоры ее комплексов.

– Привет, Альвио. Какими судьбами?

– Такими же, какими все попадают в бакалейную лавку… за зеленью. Хотя, у меня появилась идея лучше, – засиял Альвио. – Как насчет посидеть где-нибудь и выпить что-нибудь? Так размыто говорю, потому что на твой выбор.

Его странно передернуло, и он скороговоркой добавил:

– Только не в «Ногах из глины». Ты там и так каждый день…

Какое-то время, Прасфора Попадамс и Альвио, просто Альвио, чего греха таить, встречались – ну, поигрались-поигрались и бросили, ни о чем, в принципе, не жалея. Не сошлись, не подошли друг другу, с кем не бывает. Они все еще общались, но набегами, как племена кочевников – раз в какой-то сумасшедший отрывок времени. При этом в голове Прасфоры все равно умудрялась гнойной бабочкой порхать мысль о том, что в присутствии Альвио нужно быть максимально… привлекательной , то есть вести себя не так, как обычно, а в разы лучше – хотя на деле это всегда выходит чересчур наигранно, неоспоримый факт. Так обычно происходит, когда человек все еще вроде как нравится, и глубоко внутри фантомная возможность второго шанса орет похлеще армейского генерала, заставляя вытягиваться по струнке, держать осанку так, словно позвоночник – водосточная труба или флейта, а манерам научился прежде, чем самостоятельно дополз от люльки до стола.

Проблема была в том, что Прасфора ни о каком втором шансе даже не думала. В ней просто срабатывала эта заморочка – вот и все.

– А почему бы и нет, – она машинально выпрямила спину, хотя и так не горбилась.

– Можешь так не беспокоиться насчет осанки… – опешил Альвио.

Позвоночник снова просел.

– Прости, оно… как обычно.

– Ничего нового, – улыбнулся Альвио.

И они ушли, так и не определившись, куда – такие решение лучше всего принимать по дороге.

Хозяева бакалейной лавки обменялись парой фраз, что-то хихикнули – ох уж эти проныры, везде видящие какой-то подвох – и, убедившись, что оставшиеся големы дотащили все ящики, двое схватили валяющиеся овощи и шагнули в дом, почти захлопнув дверь.

Остановил их Кельш Попадамс.

– Постойте! – крикнул он на бегу, не обращая внимания на мертвого голема. Когда отец Прасфоры бежал, казалось, что грядет катастрофа. – Прасфора же к вам заходила, да?

– Вот именно, что заходила . Ушла только что со своим… – он сделал обязательную для этого момента паузу, куда ж без этого, – другом .

Кельш затормозил – тектонические плиты словно кувалдой вбили на место.

– А, с Альвио, что ли? Дайте угадаю, они пошли посидеть и поговорить, а куда – не решили, но только не в «Ноги из глины», потому что, – он откашлялся, пародируя Альвио, – ты и так там слишком много времени поводишь?

– Браво! Слово в слово.

– Теперь их полдня искать придется, – вздохнул Попадамс и снова побежал. – Ну почему именно сейчас, когда нам прислали такое ….

Тетушка Синтрия копошилась в желтом свете крохотной мастерской, где успевала совмещать все виды деятельности: от стирки и шитья до рисования. Она прожила долгую жизнь и не без причин считала, что учиться нужно всегда, а там, может, лет через -цать, какой-нибудь из навыков обязательно пригодится. Так и делала до глубокой стрости, так что теперь заведовала в горном Хмельхольме практически всем хозяйством – контролировала кухарок, швей… и, как начальник здорового человека, набирала кучу работы себе, никогда не просила большой мастерской – в маленькой, она говорила, все под рукой – и знала чуть ли не всех жителей города, просто потому что помнила, как они пешком под стол ходили, и как за ними гонялись разъяренные родители, клянясь наказать за очередную шалость. О шалостях этих тетушка Синтрия, тетушкой никому де-факто не приходившаяся, тоже знала и молчала. Что тогда, что сейчас.

Дубовая дверь скрипнула, нарушая рабочую атмосферу, окутывающую мастерскую тетушки Синтрии душистым мыльным пузырем. Она и правда развешивала всюду ароматные травы, чтобы чувствовать себя на свежем воздухе даже здесь.

Сухонькая старушка опустила на нос небольшие очочки, отложила нитку с иголкой и обернулась.

На пороге стоял мэр Кэйзер в рваном и местами прожженном мундире, испачканном липкой гадостью. Синтрия неодобрительно зацокала.

– Ты даже в детстве так не пачкался, – заметила она. – Все же не зря заранее занес мне другой мундир. Не стой в дверях, заходи, сейчас переоденем тебя. Я его подлатала и сделала даже лучше.

Мэра, как и большинство жителей Хмельхольма, тетушка Синтрия тоже помнила с детства. Кэйзер знал это, сам помнил ее – скорее не воспоминаниями, а смесью приятных ощущений, таких душистых, как травы под потолком, – и потому каждый раз чувствовал себя рядом с ней маленьким мальчиком. Раньше это ему нравилось. Теперь – равно наоборот. После всего случившегося…

Впрочем, мэр все равно позволял ей говорить с ним как угодно, пускай и как с ребенком. Слишком уж трудно было сказать что-то против – все равно как приехать к бабушке в деревню и отказаться от вкусностей, ругая себя за это до конца лета и ловя укоризненные взгляды хитрой старушки.

Кэйзер снял мундир. Ленту и прочую атрибутику мэр благополучно снял до того, как уничтожать кладку.

– Кидай в корзину, – подсказала тетушка Синтрия так, будто мэр первый раз явился к ней. – Потом постираем, подлатаем…

Старушка слегка трясущимися руками повесила мундир, над которым работала, на вешалку. Он казался чуть бархатным – с теми же золотистыми эполетами.

– Я добавила чуть больше золота, – объяснила она, взглянув на холодное лицо мэра. Холодное не от недовольства, а просто так, как всегда. – И не хмурься ты так часто, морщины появятся. Вон, посмотри на меня – старше тебя чуть ли ни в два раза, а лицо – как у молоденькой девочки.