Анна Морецкая - Сага о Первом всаднике. Время проснуться дракону. Книга 2

В чем чудесность его была? Вик не знал, к тому же и разглядел он плохо расположенное против света личико, только-то и приметил большие, кажется, темные глаза и горящие в солнечном свете рыжие растрепанные пряди волос. Но вот понимание о чудесности его пришло само и мысль, одновременно с этим, странная посетила:

« – Родная моя!» – а потом Тай стал поднимать его на руки и от боли, впившейся в тело, все снова померкло в глазах Вика.

***

Ли упирался ногами в скользкий от осыпающейся каменной крошки склон и, пятясь, почти садясь на камни, натягивал повод придурочной Красотки. Они не поднялись и на сотню локтей над долиной, а он уже полностью взмок, сбил дыхание и извелся раздражением и злостью.

Нет, конечно, он понимал, что с Виком происходит что-то не то. Но ведь надо с этим «не то» что-то делать! А они все, выловив его из очередной речушки, укладывали принца спать и начинали думать: « – Звать или не звать господина Роя, а может завтра Вику станет лучше и им за такое самоуправство влетит, а сможет ли Лёна сама его вылечить или нет, и есть ли у нее какие предложения по этому поводу». И так каждый день!

Уже на второй день Виковых странностей сам Ли был за то, чтоб срочно звать Светлейшего – и дело с концом! Он все же старший брат, маг и служитель Храма. Как брат бы – он все решил, как маг – полечил, а как святой человек – заклинанию бы молитвой помог! Но кто ж его слушал?! А через пару дней они и эту возможность профукали – старший принц оставил тихоходный кортеж плестись своим чередом, а сам ускакал в Обитель, готовиться к венчанию. Да-а…

Но после подобных возмущенных мыслей Ли посетила другая – покаянная, и принялась стыдить, потому что по всем показателям выходило, что вся злость на сложившиеся обстоятельства происходит от его, Ли, неудовлетворенности.

Там, в парке Ламарского дворца, когда Лёна сама решилась на близость с ним, он был несказанно счастлив! Да, сильно ошарашен и даже какое-то время не верил в это самое счастье, но день ото дня его уверенность и в своих мужских силах, и влечении к нему девушки, постепенно росла.

Его Лёна не была стеснительной жеманной дурочкой, и воспитанная в вольных нравах Леса, однажды решившись, легко отдалась на волю их обоюдных чувств. Да и взросление в доме знахарок прибавило ей знаний о мужских и женских телах, отвадив от ложной стыдливости. А вот он учился, познавая собственными опытом, руками и губами, и себя и ее.

Учеба же его проходила, понятное дело, с увлеченностью и вдохновенно, и к моменту их отъезда из Ламариса он уже вполне познал Льнянкино гибкое сладкое тело. Понимал теперь, где надо коснуться, чтоб верхушечки ее острых грудок затвердели, тычась ему в ладонь, чтобы от лодыжек до самой шейки пробежала дрожь, ноги ее слабели ему на радость, а вздох становился бархатно-гортанным.

Много нового нашлось и в его, казалось бы, полностью знакомом родном теле. Обнаружилось, например, что, то место, в которое Лёнка поцеловала в первый раз – на шее под ухом, у него очень чувствительное, а перебирание шаловливыми пальчиками волос чуть пониже пупка, вызывает стойкие мурашки. И вообще, мужскому естеству гораздо приятнее находиться в ее руках, чем когда-то в его. А он-то и не догадывался, полагая, что главная задача этого процесса в облегчении…

Только вот все эти моменты познания друг друга так не разу и не привели к логическому сладостному завершению – все было не место да не время. И вот, когда, наконец-то, они в первый раз раскинули палатку на природе, и он уже стал оглядывать окрестности в поиске укромных местечек, случился первый Виков срыв. Не успели они с Лёной забраться в дальние кусты, как послышался надрывный и тревожный клич Тая, призывающего девушку к себе.

А потом так и ехали до самого храма – сколько ни пытались они к ночи уединиться и только успевали дать волю рукам, как по непроглядываемым в темени лощинам прокатывался зов Тигра.

Правда, был один радостный момент, яркой искрой осветивший последние нерадостные дни – Ли открыл в себе магию!

А дело было так. На третий день езды по Валапийской долине, к вечеру, когда сумерки только-только зародились и сизой дымкой крадучись пробирались по ущельям, они с Льняночкой намылились слинять. Вик к этому времени еще ходил смурной и на всех гаркал без разбору, но в воду пока лезть не собирался. А оборотни были уже настороже, но близко к нему не подходили, пока выжидая, когда он вымотается окончательно, и его можно будет брать без проблем.

И вот они, поодиночке – чтоб никто ничего не заподозрил, пошли к склону, противоположному раскинувшемуся лагерю. А там встретившись, полезли в гору.

Когда уж ночная темнота накрыла долину и с их возвышенного места костры стали видеться яркими пятнами, а народ вокруг них размытыми силуэтами, они пристроились на небольшом уступе, отгороженные от всех кустами можжевельника. Но только успели скинуть кое какую одежду, только начали млеть от обоюдных ласк, как снизу раздался шорох шагов. По склону-то бесшумно подняться сложно – мелкий щебень под ногами сыпется и шуршит, а в ночи звуки далеко-о разлетаются.

Насторожившись, они с Лёнкой стали всматриваться в темноту внизу и высмотрели – саженях в десяти, почти на голом откосе, поднимающегося мужчину.

Это не Вик, тот, наверное, уже в очередной речке полощется. И не Тай, этот себя не утруждает лазаньем по горам – унюхает по следам направление и ну орать. А Корр, вообще, ленится сильно далеко от палатки уходить.

Они бы еще какое-то время гадали: кого это угораздило по ночам в горы лезть, если бы… не луна, весь вечер прятавшаяся в облаках, а теперь вдруг выглянувшая из-за своей ширмы и высветившая светлые волосы остановившегося и оглядывающегося мужчины, а бойкий ветерок не донес до них ненавистный баритон:

– Мальчик мой! Где ты? Не заставляй меня гоняться за тобой! Принцу вашему теперь до тебя и дела нет – у него своих проблем хватает! А оборотни им заняты! Так что иди ко мне сладкий, и не заставляй меня гневаться! – нараспев произносил мужчина, слегка повышая голос, чтоб его услышали. Он видимо точно знал, что «его мальчик» сюда забрался.

Пока Лёна в испуге хватала разбросанные вокруг вещи и судорожно одевалась, Ли исходя досадой и злостью на непрошеного гостя, вдруг под каким-то наитием подхватил пригоршню щебня и, вложив в движение все свои недобрые чувства, кинул вниз.

Мелкие камушки сорвались с его ладони и зашуршали по склону. Но они катились не просто так, а прихватывали за собой другие, подобно липкому снегу из маленькой горстки наворачиваясь в ком. И вот, к тому месту, где неспешно поднимался граф, уже катился тяжелый оползень, громыхая крупными камнями.

Раздался вскрик… еще один, а потом, кроме шума съезжающего обвала, ничего не стало слышно.