Мари Бреннан - Естественная история драконов: Мемуары леди Трент

В остальном, как я полагаю, всему виной врожденное любопытство. Я могла подолгу просиживать на кухне (это не поощрялось, однако было дозволено – большей частью потому, что в это время я не шастала снаружи, пачкаясь и приводя в полную негодность платья) и задавать вопросы кухарке, разделывавшей цыплячьи тушки для супа.

– Зачем цыплятам эта кость-вилочка? – однажды спросила я.

Одна из судомоек отвечала тем самым дурацким тоном взрослого, обращающегося к ребенку:

– Чтобы загадывать желания! – живо сказала она, подавая мне уже высушенную вилочку. – Берешься за один конец и…

– Я знаю, что делаем с вилочками мы, – с нетерпением сказала я, весьма бестактно перебивая ее, – но цыплятам они нужны не для того, иначе цыпленок, конечно же, пожелал бы не попадать к нам в суп.

– Господи, дитя мое, я и не знаю, для чего она у них растет, – сказала кухарка. – Но кость эта есть у всякой птицы – у цыпленка, у индейки, у гуся, у фазана и у всех прочих.

Мысль о том, что эта черта присуща всем птицам, меня заинтриговала: раньше я никогда не задумывалась о подобных вещах. Вскоре любопытство привело меня к поступку, который по сей день вгоняет меня в краску. Нет, не сам поступок (с тех пор я делала то же самое множество раз – разве что в более скрупулезной, научной манере), но тот факт, что совершен он был тайком, да еще оказался крайне наивным.

Однажды, блуждая по саду, я нашла под живой изгородью дохлого голубя. Мне тут же вспомнились слова кухарки о том, что вилочка есть у любой птицы. Правда, голубей в ее перечне не значилось, но голубь ведь птица, не так ли? Возможно, сейчас мне удастся понять, для чего птицам эта кость, раз уж не удалось понять этого, наблюдая, как лакей разделывает жареного гуся за обедом?

Подобрав мертвого голубя, я спрятала его в стогу сена у амбара, прокралась в дом и без ведома Эндрю – брата, следующего за мной по старшинству, – стянула его перочинный нож. Вновь выбравшись наружу, я принялась за изучение голубя.

К делу я подошла если и не слишком разумно, то вполне организованно. Я видела, как судомойки по распоряжению кухарки ощипывают птицу, и поняла, что на первой стадии необходимо удалить перья. Задача оказалась намного труднее, грязнее и неприятнее, чем ожидалось, однако предоставила мне возможность рассмотреть, как очин пера входит в кожную сумку (этих слов я в то время не знала), а заодно увидеть разницу между перьями разных типов.

Когда птица была более или менее ощипана, я провела некоторое время, двигая ее крылья и лапы взад-вперед, наблюдая, как они действуют, и, честно говоря, собираясь с духом перед тем, что задумала сделать дальше. Наконец любопытство одержало верх над брезгливостью, я раскрыла перочинный нож брата, приставила его к птичьему брюху и сделала разрез.

Вонь оказалась невероятной (вспоминая об этом ныне, я не сомневаюсь, что проткнула кишечник), но увлеченность не прошла. Я осмотрела вывалившиеся наружу комки плоти, по большей части не понимая, что все это такое – ведь почки и печень я видела лишь на тарелке за едой. Однако мне удалось узнать кишечник и верно угадать сердце и легкие. Одолев брезгливость, я продолжила работу, снимая кожу, раздвигая мускулы и глядя, как все они соединены. Одну за другой я обнажила кости, дивясь изяществу скелета крыла и ширине грудной кости.

Едва обнаружив вилочку, я услышала крик за спиной и, обернувшись, увидела помощника конюха, в ужасе уставившегося на меня.

Он бросился бежать, а я принялась лихорадочно заметать следы, забрасывая расчлененную тушку голубя сеном, но была так расстроена, что в результате лишь перепачкалась пуще прежнего. К появлению мама́ я вся была в крови, в ошметках голубиного мяса, в перьях и сене, не говоря уж об изрядном количестве слез.

Не стану утомлять читателей подробным описанием последовавшего за этим наказания: самые предприимчивые из вас, несомненно, подвергались подобным экзекуциям после собственных эскапад. В конце концов я оказалась в отцовском кабинете, посреди ахиатского ковра, начисто вымытая и сгоравшая от стыда.

– Изабелла, – грозно сказал он, – что побудило тебя совершить такое?

С языка тут же хлынул поток слов. Я рассказала о найденном голубе, вновь и вновь заверяя отца, что нашла птицу уже мертвой, а вовсе не убивала ее, и о собственном любопытстве относительно вилочки – и говорила, и говорила, пока папа́ не встал из-за стола и не подошел ко мне. Опустившись передо мной на корточки, он положил мне руку на плечо и остановил мой рассказ.

– Ты хотела узнать, как устроена птица? – спросил он.

Я кивнула, не решаясь вновь заговорить, чтобы поток слов не продолжился с того же места, на котором был прерван.

Отец вздохнул.

– Юной леди не пристало вести себя подобным образом. Ты понимаешь это?

Я кивнула.

– Тогда убедимся, что ты будешь помнить это.

Развернув меня спиной к себе, он отвесил мне три крепких шлепка по заднему месту, что вызвало новый поток слез. Вновь взяв себя в руки, я обнаружила, что отец оставил меня успокаиваться и отошел к стене кабинета. Там, вдоль полок, тянулись плотные ряды книг – некоторые тома, пожалуй, весили не меньше, чем я. (Это, конечно же, было чистой игрой воображения: самая увесистая книга в моей библиотеке, моя собственная «De draconum varietatibus» [1] «Разновидности драконов» ( лат. ). , весит всего-навсего десять фунтов.)

Том, снятый отцом с полки, оказался много легче – разве что несколько толще книг, которые обыкновенно дают читать семилетним. Вложив книгу в мои руки, отец сказал:

– Полагаю, твоя госпожа мать не обрадуется, увидев тебя с этой книгой, но я считаю, что тебе лучше получать ответы на вопросы из книг, чем экспериментальным путем. Беги, да не показывай эту книгу матери.

Я сделала реверанс и помчалась к себе.

Подобно Изумрудику, подаренная отцом книга и сейчас стоит у меня на полке. Она оказалась «Анатомией пернатых» Готерхэма, и, хотя наши познания в этой области со времен Готерхэма значительно умножились, в то время послужила мне хорошим введением в тему. Из текста я поняла не более половины, но с жадностью проглотила то, что сумела понять, а над остальным крепко задумалась. Больше всего мне понравились схемы – тонкие детальные изображения скелетов и мускулатуры пернатых. Из этой книги я узнала, что функция вилочки (или, вернее, вилочковой кости) заключается в укреплении грудной части птичьего скелета, а кроме того на ней расположены точки крепления мускулов крыльев.

Все выглядело так просто, так очевидно: вилочка есть у всех птиц, потому что все птицы летают (в то время ни я, ни Готерхэм еще не знали о существовании страусов). Вряд ли это было выдающимся открытием в области натуральной истории, но для меня действительно оказалось гениальным озарением, открывшим передо мной мир, о котором я никогда прежде не задумывалась – мир, где, наблюдая общие принципы и то, чем они обусловлены, можно прийти к новому знанию, неочевидному для невооруженного глаза.