Psychonavt - Хроники Смертельной Битвы: Во имя высоких целей

— Это действительно было бы просто. Но так из них не получится достойных воинов, принцесса, — пояснил он. — Утратив достоинство, они превратятся в жалких трусов, годных лишь на то, чтобы быть сторожевыми псами. Не более. А это непозволительная трата времени, сил и ресурсов, и с этим мне придется мириться до тех пор, пока я считаюсь Грандмастером.

— Значит, непозволительная трата ресурсов, — усмехнулась Китана. — А тебя приставили ко мне, потому что ты не желал нянчиться с новыми воспитанниками клана вместо того, чтобы уничтожать в свое удовольствие врагов Императора?

Саб-Зиро смерил ее нечитаемым взглядом.

— Мне о том не докладывали. Но, видимо, Шанг Цунг, который всегда отличался крайне своеобразным чувством юмора, убедил Императора, что это решит две проблемы сразу: обеспечит вашу безопасность и…

— И послужит тебе хорошим уроком, — закончила Китана. — Что же, иного от него ожидать не стоило. Я удивляюсь, как Шанг Цунг дожил до своих лет.

Они говорили еще долго — почти до рассвета. Китана спрашивала снова и снова, не позволяя разговору прерваться ни на минуту. Саб-Зиро терпеливо отвечал, даже если она была слишком резка или начинала болтать о ничего не значащих глупостях. Так, будто понимал, зачем ей нужен этот затянувшийся разговор.

Все было словно затянувшийся сон: голос разума твердит, что происходящее не более чем наскучившая игра, в которой раз за разом повторяются одни и те же ходы, но вырваться из плена иллюзии в настоящую жизнь спящему не под силу. Застоялая вода, мутная, тусклая, оставляющая привкус тины и гниющих трав на языке. Зараженный воздух, отравленный моровым поветрием — с каждым вдохом все больше яда растекается в крови, и этого никак не избежать. Ничем не защититься.

Тот вечер разорвал время на части, стерев месяцы неповиновения и расставив игроков на отведенные им места. Кто создавал правила игры, тому их и менять. Глупая бумажная фигурка, вздумавшая противоречить повелителю, символу, знамени — сердцу Империи. Принцесса без прав и владений, решившая переписать чужой давний договор. Дитя, обманувшееся иллюзией собственной силы.

Китана больше не рисковала противоречить Императору даже мысленно и наедине с собой. Темный безликий страх перед другим Шао Каном смешался с привязанностью к тому, привычному, которого она так и не смогла столкнуть с собственноручно воздвигнутого пьедестала. Отец. Давящее присутствие его силы отдавалось в груди тенью болезненного удушья, пульсировало кровоподтеками на изуродованном горле, вспыхивало алыми пятнами на внутренней стороне век. Он смотрел на нее так же, как раньше, звал по имени и говорил о том, что обоим было привычно, но это ничего не меняло. У смерти были его глаза с разгоравшимися алыми углями в темной глубине. Смерть вцеплялась в кожу его горячими пальцами, глубоко вдавливая в плоть отпечатки, а потом ласково опускала ладони на дрожащие плечи. У смерти были его лицо и его голос.

Внешне в жизни Китаны все стало прежним. С ней снова обращались почтительно, на ее приказы отвечали с привычной ей покорностью и желанием услужить. Она заняла свое место у трона Императора, а Милина была неожиданно выслана куда-то на задворки Внешнего мира с делом, требующим ее личного присутствия. Шао Кан ни словом, ни делом не напоминал Китане о происшедшем и сдержанно, но вполне однозначно демонстрировал доброе отношение. Новое положение обязывало Китану присутствовать на встречах Императора с ближайшими советниками, где сам Шао Кан или ставший на удивление терпеливым Шанг Цунг разъясняли ей подробности обсуждавшихся вопросов, а потом ей приходилось высказывать свое мнение, которое, к ее стыду и досаде, чаще всего оказывалось поверхностным и опрометчивым. Однако собравшиеся проявляли снисхождение к ее промахам, так что Китана мало-помалу набралась смелости для того, чтобы озвучивать свои мысли без принуждения и даже пытаться отстаивать их в спорах. Шанг Цунгу, правда, обыкновенно хватало нескольких слов, чтобы выйти победителем из очередного словесного поединка, но Китана чувствовала молчаливое одобрение Императора и раз за разом ощущала все больший азарт. И все же ей было трудно: она не владела мастерством создавать сложные умственные построения и вести словесные поединки: ей куда больше по душе был удел воина.

Все пути к отступлению были отрезаны. Китана знала, что ей не простят малодушия или неудачи, и скорее предпочла бы умереть, добиваясь цели, чем отказаться от Эдении. В случае провала участь ее была бы незавидна: потерпевших поражение безжалостно и хладнокровно определяли на подобающее место, не давая возможности переиграть неудачную партию. В случае с высокопоставленными подданными меру наказания определял сам Император, и это пугало Китану куда больше всех возможных трудностей, ведь ее позор лег бы пятном на его имя. Он был волен решить ее судьбу как угодно: публичная казнь, тайное убийство, ссылка, безвестное существование вдали от сердца Империи…

Возможно, Шао Кан пожалел бы ее и дал возможность сохранить видимость достоинства, заключив выгодный брак, но эта перспектива казалась Китане еще более удручающей, чем предыдущие. Вспоминая слова Синдел, она вскипала от негодования. Замужество означало для нее утрату всего, что было ей дорого, и в первую очередь права считаться воином. А еще свободы действовать, говорить и вообще распоряжаться собой по своему разумению. Саму Синдел такая жизнь, видимо, вполне устраивала, тем более что Император был к ней искренне привязан и терпеливо сносил ее слабости, а для Китаны замужество означало ту же смерть, только растянутую во времени. Она должна была победить, добиться признания от Императора, Шанг Цунга, Драмина, да всей Империи, потому что любой другой исход вел в конечном счете к бесславной гибели.

У Китаны не оставалось ни сил, ни времени на размышления о предметах, не касавшихся проблем государственного масштаба или собственной будущности. Она была сосредоточена, словно изучала крайне замысловатый боевой прием, и жила лишь своей целью — так, как требовал от нее Император долгие годы. И все же было нечто, что опутывало ее липкой дымкой, незаметно, исподволь, словно легкая тень цветущей ветви, касалось мыслей, чтобы в следующий миг затопить их непроглядно-черной водой. Китана постоянно искала кого-то взглядом, ждала и не могла дождаться. Она не сразу набралась мужества, чтобы признать, в чем именно состояла ее потеря.

Это было необыкновенно глупо.

В ту ночь она уснула в разгар спора, а когда проснулась, Саб-Зиро уже не было. Он ушел бесшумно и безмолвно, исчез так же внезапно, как появился, видимо, сочтя свой долг исполненным после героического спасения принцессы от совершения очередной глупой выходки. Как бы Китане ни хотелось видеть иное, она была вынуждена признать: решение остаться с ней, неожиданная откровенность — все, что Саб-Зиро считал нужным говорить и делать, — не выходило за рамки, очерченные приказом. Интересно, получил ли Шанг Цунг наутро подробный доклад? Это раздражало, унижало и заставляло чувствовать противную, горькую обиду. Что тебе от него нужно? Чего ты ждала? Разве это не величайшая глупость — проникнуться доверием к тому, кто был твоим тюремщиком? К тому, кто по сути своей убийца без собственных чувств и воли? Нужно радоваться, что его больше нет, что его вездесущее присутствие — каким же омерзительным оно казалось еще так недавно — не давит больше на грудь ледяной глыбой. И все же, несмотря на неустанные попытки воззвать к собственному рассудку, Китана продолжала безотчетно искать Саб-Зиро и злиться на то, что он ушел вот так, не сказав ни слова.