Семен Злотников - Разговоры с Богом

Перемещается в пространстве.

Я знаю, я знаю, что знала, и все понимала — и все… Все равно, несмотря на запрет нашей веры, бегала голой по острову — я это помню, как было вчера!.. И пошла, погубила себя, но пошла!.. За необрезанного пошла — ведь пошла, ведь пошла!..

Уже даже не перемещается — бегает.

О-о, да подумаешь, благодарность!.. Могла ему прямо сказать: спасибо вам, человек хороший, за то, что вы такой хороший и — до свидания!.. Знай свое место, знай!.. А не идти к нему в жены, плодиться, как будто крольчиха, губить свою вечную душу!.. Еще говорит, я ревную к нему… Степану ее, говорит, не гожусь даже в подметки… Он, говорит, был прекрасным, как Б-г, а ты, говорит — Сиражутдин!.. Старый ишак, говорит, Сиражутдин!.. Она хочет мне боли, она меня сильно злит… Она, понимаешь, она, понимаешь, она…

Заметно, обида рвет ему душу.

Я не стану жить с дрянью, не стану!.. Пока не услышит, пока не очистится — дрянь, дрянь! — я не стану!.. Не стану, не стану я, правда же, я не могу!.. Не могу-не могу, помоги мне, о, Сущий!.. Я люблю ее, о, я не стану, люблю, помоги…

Убегает.

Из вечной, вязкой Тишины до нас долетают робкие всхлипы и причитания. Постепенно они образуются в слова, обретают смысл.

— Я так обижена, Господи… меня так обидели, Господи…

Промокает платочком слезы.

Смотри, я в той жизни имела трех…

Ну, считались мужьями…

Я любила, ласкала и холила их, как могла…

А чего не могла…

Да, и тоже меня все бросали…

Бросали и как бы…

Ну, то есть бросали…

Но, честное слово, — я так не обижалась.

Ну, так, чтобы очень обидеться…

Ужасно обидеться…

До смерти…

Всхлипывает.

Потому что умела каким-то удивительным способом проглотить обиду и дальше идти…

Оставались какие-то силы…

Чтобы жить еще дальше зачем-то — понимаешь?..

Всхлипывает.

И я никого — можешь верить — ни разу и никого не проклинала.

Мне бывало, конечно, обидно и больно, но я себе говорила: в сущности, если подумать, никто никому ничем не обязан…

Никто не обязан — и все…

И нужно терпеть.

Терпеть, образно говоря, и терпеть…

В общем, так…

Плачет.

Вот так я и знала, что буду реветь…

Слезами ему не поможешь…

Он помирает, мне жалко…

Внезапно как будто пугается чего-то, рот прикрывает руками, подозрительно озирается по сторонам.

Ой, прости…

Я представила — вдруг, нас услышат…

Кому еще рассказать про такое — кроме Тебя?..

Тяжело вздыхает.

Значит, уже я жила не в Караганде — а в Москве.

Снимала малюсенькую, но зато совершенно отдельную однокомнатную квартиру. За МКАД…

Туда, если, образно говоря, двигаться строго по Горьковскому шоссе, в направлении Балашихи… не доезжая… жемчужины нашего Подмосковья…

Был у меня свой холодильник, телевизор 21 инч, большая и очень удобная полутораспальная кровать, ковер с тигрятами и тигрицей…

Боже, о чем я?..

Вот: я однажды встречаю — его!

Он безработный, я — безработная.

Вместе сидим в длинной очереди, ждем, когда позовут и общаемся, образно говоря: трали-вали, не знали…

В Москве, Ты подумай, в кои-то веки встретить живого мужчину и даже поговорить!..

Короче, общались, общались мы с ним, и общались, а потом он так странно и пристально так на меня посмотрел и говорит: А что, говорит, милая Лялечка, возьмите, говорит, пожалуйста, меня к себе ненадолго!

Пожалуйста, думаю я про себя, разбежалась! А сама удивленно, тем временем, тоже на него смотрю, и, опять же, про себя думаю: может, он шутит?..

По виду, однако, я вижу — не шутит.

Но, думаю, может, такая у человека манера: он, вроде, не шутит — но как бы и шутит?

Люди такие разные…

И я улыбнулась ему, как могла, по-доброму и открыто: отчего же — ему говорю! — ненадолго, можно — говорю ему! — и надолго!

И улыбаюсь ему изо всех сил, чтобы он сразу понял: с юмором у меня хорошо. Правда-правда…

Но, однако же, вдруг, замечаю на глазах у человека настоящие слезы:

Надолго, наверное — говорит! — я не смогу, потому что — говорит! — я, наверное, скоро умру.

Лялечка молчит. Как природа.

Ну, как на такое мне, Господи?..

Еще и еще пытаюсь понять: может быть, все-таки шутит?..

Но понимаю — не шутит.

Напротив, я вижу в зеленых глазах какую-то, образно выражаясь, уже нездешнюю тоску, и бледность на впалых щеках — признак благородства…

Тяжело вздыхает.

А чего я могла?

То и сделала, что я могла: жить пустила!

А как же мне было его не пустить: без родных, без знакомых,

без денег, без крыши над головой, смертельно больной…

Я пустила.

Пустила его, я пустила, пустила!..

Всхлипывает.

Короче, взяла я его за руку — и по врачам.

Как ребенка водила.

А у него — говорят — запущено все, и ужасно.

И нужна операция — говорят — и тоже — говорят — никакой гарантии.

Но я, тем не менее, все ж таки уломала его и легли мы с ним под нож.

Извелась, поседела…

Ему только хуже.

И день ото дня ему хуже, и хуже…

Я ночами не сплю, что мне делать?

Все жалеют меня и его, говорят: отпусти, говорят, хватит мучить!

Что?

Вот так человека взять — да отпустить?..

Вот так вот мужчину взять — да отпустить?..

Упрямо мотает головой.

Нашла, наконец, великого колдуна.

Из Адыгеи!

Хромого, усатого, желтоглазого.

С большими такими зубами.

Он когда так улыбался — губы у него так по сторонам разъезжались — и так возникали зубы…

Колдун!

Денег хотел.

И много.

А откуда у меня много денег?

И мало, не помню, чтобы водились — даже когда работала продавщицей в цветочном ларьке у метро…

А с другой стороны, я подумала: из-за денег мужчине помирать?

Мужчина сегодня — как Бог: не вижу, но знаю, что где-то Он есть!

Думала, думала, думала, думала: где мне взять денег?

Для спасения жизни Мужчины — где?..

Молчит.

Меня научили добрые люди — и я научу.

Как говорится, пущу хлеб по водам…

Для тех, кто не в курсе… если к Пушкину встать спиной… и пойти по бульвару прямо… и после „Макдональда“ — сразу направо… и метров четыреста — прямо… и сразу налево, в тупик… Идите в тупик — и там фирма, короче… по связям, короче… ну, Ты понимаешь?..

Смущенно улыбается.

Сколько, однако, на свете отзывчивых добрых людей, и даже среди сутенеров!

Сначала, по возрасту, мне отказали, но потом, когда я объяснила причину — во имя Мужчины! — они даже прослезились.

На стареньком, помню, пикапе „Пежо“, с раздвижными сиденьями и шторками на окнах мы — во имя Мужчины! — всю нашу Московскую область проехали — вдоль, поперек!..

Улыбается.

Боже, мой!..

Мой уже не вставал с кровати!

Сил у него не было никаких!