Леонид Мацих - Скачущий на льве

Гамалиил. Это тоже ничего не изменит. Так, пустая формальность. Что бы ты делал на моем месте?

Акива. Я бы не оказался на твоем месте. А уж если бы так вышло, то или пошел бы за большинством, или покинул бы свой пост.

Гамалиил. Ты бы никогда не пошел за большинством.

Акива. Я вижу, ты тоже к этому не готов. Так чего ты хочешь? Сложить с себя полномочия? Это можно. Но ты же столько шел к этой должности! Столько интриг придумано, столько паутины сплетено, столько денег потрачено…

Гамалиил. Ты до сих пор не можешь мне этого простить?

Акива. Прощают раскаявшихся. От тебя же я ни разу не слышал ничего, кроме уверений в собственной правоте и требований уважения к должности, которую, как я считаю, ты получил незаконно.

Гамалиил. Они проголосуют не за доводы и аргументы, а за тебя. За свою любовь к тебе. Они проголосуют за все, что бы ты не предложил.

Акива. Ты преувеличиваешь. Люди голосуют сердцем, это давно известно, но разум у них при этом остается. Но такой ли он надежный союзник? Вот о чем я бы подумал на твоем месте. А насчет любви… Ты помнишь правило: «Зажечь может только горящее»? Любят тех, кто любит сам. Но утешься: разве заповедано, чтобы чужие люди любили друг друга? Люди должны друг друга уважать.

Гамалиил. А как же заповедь из книги Левит: «Возлюби ближнего как самого себя»? Ты сам провозгласил ее великим правилом Торы!

Акива. А у меня есть на этот стих толкование, ты не забыл? Понимать это надо не как: «люби ближнего, как самого себя», что невозможно ни для кого из смертных, но: «люби ближнего, потому что он как ты!», то есть снисходи к его слабостям и не требуй от него чрезмерного. Ишмаэлю нравилась эта трактовка.

Гамалиил. А Иегошуа возражал!

Акива. Иегошуа всегда возражал, если Ишмаэль одобрял. Какие были споры! Помнишь нашу академию в Явне?

Гамалиил. Нынешняя кажется тебе хуже?

Акива. Старикам всегда так кажется. Но не написано ли у Соломона в Экклезиасте: «Не говори, что нынешние дни хуже прежних, ибо не от мудрости ты говоришь это»? Для всякого времени свои песни. Но тогда, в Явне, это было настоящее созвездие! Иегошуа во главе стола, а мы все вокруг: Ишмаэль, ты, я, Бен Азай, Тарфон, Бен Зома, Элиша…

Гамалиил. Не надо о нем!

Акива. Оставь! Он был лучшим из всех нас, кроме Ишмаэля.

Гамалиил. И тебя!

Акива. Со мной он был вровень. А в чем-то, может, и превосходил.

Гамалиил. Он ушел тоже из-за меня?

Акива. Нет, конечно. Это из-за нашего путешествия в Пардэс. Мы ощущали себя избранниками Божьими. Никто тогда не знал…

Гамалиил. Ни для кого из вас это не кончилось добром.

Акива. Ни для кого. Бен Азай умер, Бен Зома сошел с ума, Элиша стал отступником.

Гамалиил. А ты?

Акива. Я тоже стал другим.

Гамалиил. Но ты выдержал! Ты вошел с миром, и вышел с миром.

Акива. Да, я крепкий парень! Я же простой мужик, пастух. Молодость в труде и бедности. Крестьянский здравый смысл, благочестивая народная мудрость… Что там еще плел наш великий говорун Элиэзер?

Гамалиил. Акива, а что там все-таки было?

Акива. Где?

Гамалиил. В Пардэсе.

Акива. Бог с тобой, Гамалиил! Неужели ты думаешь, что я расскажу тебе?

Гамалиил. ОН ( жест ) запретил тебе?

Акива. Нет, я сам запретил себе.

Гамалиил. Акива, я пришел к тебе за утешением.

Акива. Зачем же еще ко мне приходить? Чем я могу утешить тебя?

Гамалиил. Скажи мне правду. Обещай!

Акива. Разве я когда-нибудь лгал?

Гамалиил. В том-то и дело, что нет. Но сейчас, мне кажется, ты не договариваешь. Не может быть, чтобы ты полагал этого Бар Кохбу Мессией! Зачем ты всех уверяешь в этом?

Акива. Я действительно так считаю.

Гамалиил. Но он же ничем не напоминает Мессию!

Акива. Он не похож на тот образ Мессии, который сложился в твоих мыслях, но это ничего не значит. Почему ты думаешь, что Божественный замысел должен походить на твои идеи и представления?

Гамалиил. Ты разглядел Божественный замысел, а я — нет?

Акива. Разве это в первый раз?

Гамалиил. Акива, ты всерьез считаешь, что ты настолько умнее меня?

Акива. Гамалиил, зачем задавать вопрос, на который ты знаешь ответ? Такой разговор унижает тебя и меня. Ты же пришел за утешением. Утешься тем, что я вижу в Бар Кохбе Мессию.

Гамалиил. Акива, сознаешь ли ты, какую ответственность ты на себя берешь? Если ты ошибаешься, это твоя личная ошибка. Но ты продолжаешь настаивать на своем, и тем самым ввергаешь в заблуждение весь народ. Это сравнимо с лжепророчеством и даже с сознательным богохульством. Помнишь ли ты, что бывает с теми, кто богохульствует?

Акива. Напомни мне, я уверен, это доставит тебе удовольствие.

Гамалиил. Богохульников поражает Иродова немочь! Руки и ноги их сохнут, головы их трясутся, их терзает невыносимая боль. Тела их покрываются струпьями и язвами, глаза их вытекают, лица их гниют, как у прокаженных, плоть их заживо пожирают черви. Так сходят они в могилу.

Акива. Меня это не трогает, ибо не имеет ко мне отношения. Если хочешь, скажи эти слова членам Синедриона и посмотри на их реакцию. Только учти, что эта речь может стать последней в твоей жизни. Тому, кто пугает других, нужно быть готовым самому пережить великий страх.

Гамалиил. Акива, ты открываешь врата бездны!

Акива. Они порой неотличимы от дверей рая!

Гамалиил. Я боюсь не за себя. Что будет с народом Божьим? Ты понимаешь, что при таком решении Синедриона война с Римом неизбежна?

Акива. Я вижу это также ясно, как ты.

Гамалиил. И тебя это не страшит?

Акива. Нет, ибо я уповаю на помощь Божию. А вот тебя, как видно, эта война пугает? Не странно ли это? Ты же всегда мечтал о часе, когда наш народ сможет сбросить ненавистное иго иноверцев. Откуда вдруг такое малодушие?

Гамалиил. Акива, послушай меня! Прошу тебя, оставим взаимную неприязнь ради судьбы народа Израиля! Забудь обиды, которые я нанес тебе вольно или невольно. Прости меня! Скажи мне со всей искренностью: ты веришь в наш успех?

Акива. Гамалиил, я не могу забыть обиды. Никто не может сделать бывшее не бывшим. Но я постараюсь тебя простить. Я отвечу тебе вполне искренне. Послушай одну историю. В молодости я дружил с одним крестьянином по имени Эфраим. Он зарабатывал на жизнь тем, что копал колодцы. Это был огромный, хмурый человек, которого все сторонились. Казалось, он всегда таскал с собой свою яму. Как-то он попросил меня помочь, и мы спустились в почти готовый колодец. Дело было летом, в полдень, стояла жара, солнце светило так, что был виден каждый камушек на дороге, а на небо было больно смотреть. Но в колодце было темно, и, что самое неожиданное для меня, высоко в небе были видны звезды. Их можно было увидеть только из глубины этой ямы. Так и сейчас. При ясном, слепящем свете разума я вижу, что надежды мало. Умом я понимаю это. Но в глубине моей души, в самой темной ее глубине, там блещет звезда надежды. Когда я смотрю оттуда, мне кажется, что возможно чудо. И я надеюсь на него.