Василий Сигарев - В моем омуте

Разглядывает порез на руки.

Если у меня загноится рана — это будет несправедливо. Я не убивал его. Я только закопал. Потому что другого выхода не было. Я не мог вызвать ГАИ. Они бы сказали, что это я виноват. К тому же у меня запах. Я выпил немного вина. Самую малость… Но я не убивал его. Я не мог ничего сделать. Все случилось так быстро. Он сам виноват. Это его вина… Он хотел все испортить. Он хотел испортить! Он хотел испортить мне шляпку! Он хотел измять её, изломать, измазать. Мамочка! Почему он выбрал меня?! Зачем?! Господи! Я же учился! У меня будущее! А он ничто! Он грязь! Ему место в земле! Мамочка! Мамочка! Ну почему?! Мамочка!

Заплакал. Пополз на четвереньках в сторону. Стукнулся головой о дерево. Упал на бок. Шепчет.

Я же учился. Я же почти кандидат. Я же никого никогда не убивал. Только ее… ее… собаку. Но это было давно. Очень давно. И она сама виновата. Она меня заставила. Заставила… Она мешала мне учить отрывок из «Мцыри». Я мог получить из-за неё двойку. Я старался запомнить, а она мне мешала. Выла и выла. Выла и выла. Она жила прямо под нашими окнами, и я не мог сосредоточиться из-за неё. Я закрывал уши руками, но ничего не помогало. А она выла и выла, выла и выла, как бешеная. Потом я подумал, что получу двойку и мне стало страшно… И тогда я вышел на улицу и позвал её. Она подбежала ко мне, виляя хвостом. Она почему-то всех любила. Жалкая дворняжка. Ничтожная беспородная тварь. Я взял её на руки, и она обрадовалась, что хоть кто-то уделил её персоне внимание. Она дрожала и повизгивала от удовольствия. И я почему-то подумал, что должно быть также повизгивала Му-Му, когда Герасим готовился её…

Смеется.

Потом я занес её в подъезд и засунул за пружину, которая закрывает дверь. Так, чтобы пружина прижала её шею. Она сразу перестала радоваться и высунула язык. Я почти увидел, как её глаза наполняются слезами. Смешно? Смешно?

Пауза.

Господи, почему она не умерла сразу?! Почему, когда я ушел домой, она выбралась из удавки и снова принялась выть? Почему?

Молчит.

На этот раз я не стал терпеть. Я снова позвал её. И она снова подошла, все так же… Господи, зачем ты создаешь эти глупые, наивные, ничтожные, бесполезные существа?… все так же махая своим отвратительным хвостом. Возле нашего дома была куча песка, в которой играли дети. Я схватил собаку и понес к этой куче. Она облизывала мне лицо, руки, шею. И даже, когда я закапывал её в песок, она продолжала прикасаться своим языком к моим пальцам. Это было так мерзко, так невыносимо. Зачем она это делала? Зачем? Как это глупо. Как это бессмысленно. Я же все равно зарыл её. Все равно зарыл. Её ничего не могло спасти. Я зарыл её и сел на могилу, чтобы она не могла выбраться. Взял и зарыл.

Молчание.

Но она не умерла — какие они живучие, эти твари. Как только я поднялся с кучи песка, то увидел, то увидел, как она пытается вылезти наружу. Мне стало страшно. Я испугался увидеть её глаза, наполненные слезами вперемешку с песком. И тогда я схватил валяющийся неподалеку старый шампур от электрошашлычницы и ткнул им в песок. Под острием что-то хрустнуло, взвизгнуло. И все… Она перестала шевелиться. Она перестала пытаться выбраться наружу. А мне перестало быть страшно, что она может взглянуть на меня своими, засыпанными песком глазами. Но главное она перестала выть. И мешать мне. Навсегда.

Поднялся. Засыпает яму ногами.

Я тогда все-таки выучил «Мцыри». И сдал его… На пятерку. Меня ничего не остановило. Понял? Ничего. И ты меня не остановишь. У меня будущее. Большое, великое, светлое будущее. А у тебя впереди ничего не было. Ничего. Только тюрьма. И бессмысленная ничтожная жизнь. Твоя смерть ничего не изменила в порядке мира. Абсолютно ничего. Как будто тебя и не было вовсе. Почему же я должен страдать от этого? Я не должен. Не должен. Понял? Понял?! Не должен! Не должен!

Встал на колени. Заплакал.

Сволочь! Подонок! Зачем ты влез в мою жизнь?! Ублюдок! Зачем?! Я не звал тебя! Я не просил! Ты сам! Все вы такие! Вы все лезете в наши жизни! Зачем? Зачем? Господи, почему они существуют? Они же черви. От них же один только вред. Им место в земле. В аду. А здесь на земле должны жить только мы. Мы! Мы чистые. Мы талантливые. Мы умные. Мы образованные.

Пауза.

Нужно изменить закон. Нужно сделать так, чтобы их можно было убивать. И чтобы за это ничего не делали. Я бы каждый день убивал их несколько штук. Они же отбросы общества. Им нельзя жить. Господи! Мамочка! Мамочка! Мамочка! Мамочка!

Затих. Всхлипывает.

Почему я называю мать — мамочкой? Я же всегда говорил ей только: ма. Она же не любила меня. Потому что я ненавидел её. Её, отца и мою сестру. Они были быдлом. Я не из их мира. Мать была необразованной техничкой, и я ненавидел её за это. Отец был слесарем и я презирал его. Сестра водила домой мужиков, и каждую ночь из её комнаты я мог слышать страшные бесстыдные звуки. Я ненавижу их! Я ненавижу их всех! За то, что она матерятся. За то, что не читают Достоевского и Набокова. За то, что они даже не слышали про Шекспира, которого я знал с третьего класса. Я ненавижу их за все! Даже за то, что лапшу они едят ложками. Я ненавижу их! Ненавижу!

Молчание.

Господи, как, наверное, они бы были счастливы, узнав, что я попал в тюрьму. Они всегда считали, что я много из себя строю. Что я только пытаюсь быть не таким, как они, а на самом деле такой же: ничтожный и бездарный. А я не такой. Не такой. Я почти кандидат наук. У меня стажировка в Англии. В самой Англии. Им никогда не увидеть Лондона. Они всю жизнь будут сидеть в своей норе, в своей клетке, в своей «хрущевке». А я увижу! Увижу! Я покорю Лондон! Я покорю весь мир! У меня талант. У меня будущее! У меня все впереди! Впереди! А у них там ничего. Пустота. Могила. Смерть. Лапша ложками. Скандалы. Дешевые гробы. А у меня будущее…

Пауза.

Боже, как бы они обрадовались, узнав, что я сел в тюрьму. Они бы прямо ликовали, что я упал на их уровень. В их темный бессмысленный мир. На их жалкую планету. Но не бывать этому. Не бывать. Слышите, вы? Слышите?! Суки! Гады! Твари! Слышите?! Не бывать?!

Остервенело засыпает яму.

Вот вам! Вот! Вот! Вот!

Остановился. Смотрит на могилу дикими сверкающими глазами.

Шепотом.

Это они послали тебя? Они? Они? Это они решили растоптать мою жизнь? Они? Они тебя послали? Они? Они тебе заплатили? Сколько?

Кричит.

Отвечай! Это их рук дело?! Отвечай! Их?! Их?!.. Я знаю — их. Они никогда не смирятся с тем, что я так высоко взлетел. С тем, что я поднялся на вершину мира, а они остались в подвале. В канализации. Ниже уровня канализации. Они всегда ненавидели меня. Они только делали вид, что любят, а сами ненавидели. Они любили только эту грязную проститутку Соньку, которая водила к себе толпы мужиков и кричала за стеной, когда я читал Солженицына с фонариком под одеялом. Они любили только её. Только её. Я для них не существовал. А за что? За что они её любили? За то, что она написалась и дралась с ними, да? За что? За что? За что, Господи, они её любили?