Миро Гавран - Когда умирает актёр

Ева:Вы все-таки работаете на полицию.

Том:Или полиция работает на меня.

Том наливает еще по одной рюмке Еве и себе.

Ева:Знаете, вы мой идеальный зритель. Мой единственный настоящий критик. Мне даже приятно слушать вас, когда вы что-то критикуете, потому что вы говорите об этом в контексте всего, что я делала.

Том:В контексте ваших лучших достижений, к которым вы сами подходите с точки зрения самых высоких критериев, я оцениваю вас строже, чем других актрис. Парадоксально, что к вам, кого я считаю самой лучшей хорватской актрисой нашего поколения, я отношусь наиболее критически. Если бы я был критиком, я хвалил бы плохих актеров, чтобы они обрели уверенность и потом играли бы лучше, а хорошим указывал бы на их недостатки, чтобы они не забывали о них и шли дальше к совершенству.

Ева:Актеру иногда нужно хотя бы одно теплое слово, хотя бы маленькая похвала, чтобы он сыграл хорошо. И пусть она будет не точной. Чтобы он смог уничтожить сомнения, которые его сбивают с пути. Я помню, в 1966 году я была в Дубровнике и репетировала одну роль для летнего фестиваля. Но все шло ужасно. В Дубровник я поехала как раз после крупной ссоры с мужем, который остался в Загребе, и который назло мне не хотел провести лето со мной в Дубровнике.

Том:Он не мог перенести, что в праздничные дни вы будете принадлежать не ему, а зрителю и театру.

Ева:Да. Именно так. И из-за этого я тогда впервые рассталась со своей трехлетней дочерью, которая осталась с мамой. Я была разбита и вся на нервах. Все газеты писали, что я сыграю Федру, и что это будет действительно большое событие. А режиссировал, к несчастью, один сплитский маньяк, который часто на меня срывался. Все в труппе видели, что со мной что-то не так. А он вместо того, чтобы подождать пока я соберусь, все больше и больше кричал на меня. Пока однажды вечером во время репетиции мы не то чтобы поссорились, но я послала его к черту и ушла с репетиции. И вот тогда, когда я гуляла по Дубровнику вся в слезах, твердо решив, что завтра я соберу вещи и оставлю спектакль и Дубровник, в какой-то темной улочке ко мне подошел один человек и сказал: «Мадам, я видел репетиции „Федры“. Вы блестящи. Я не могу дождаться премьеры». Он сказал только это и исчез, даже не представился мне. Но этих его слов для меня было достаточно, чтобы вернуться на репетиции, и чтобы, полностью собравшись, сделать хорошую роль. А была я действительно в кризисе.

Том:Знаете, мне кажется, что вы слишком часто бывали в кризисе.

Ева:Вы думаете?

Том:Да. Я нарисовал кривую вашей карьеры. Приблизительно каждый четвертый год вы находились в кризисе, а каждый второй год — в небольшом кризисе. А мне в зрительном зале не следовало бы знать, что за день до этого вы поссорились с мужем, или что у вас месячные. Я хочу видеть только актера, который полностью погружен в роль. Если я ясно излагаю.

Ева:Слишком ясно. И даже вульгарно.

Том:Чем человек понятнее и образнее выражается, тем больше опасность, что его назовут примитивным.

Пауза.

Ева:Короче, тот незнакомый человек из Дубровника, прежде чем уйти, дал мне к счастью…

Том:… маленькую ракушку в коробочке для колец.

Ева:Откуда вы знаете? Я об этом никому никогда не рассказывала.

Том:Тем человеком был я.

Ева:Господи! Как?!?

Том:Когда я прочитал в газетах, что вы будете играть в Дубровнике, мне удалось, хотя и дорого, но снять комнату с окном, которое выходило на площадь, где вы репетировали «Федру». Я смотрел все репетиции и был свидетелем той ссоры с режиссером. Тогда я сразу же пошел за вами. Едва нашел вас. Я знал, что вам нужно только одно слово одобрения, и все будет в порядке. Я был счастлив, что помог вернуть вам самообладание. Федру вы действительно сыграли хорошо.

Ева:Том, вы в моей жизни значите на много больше, чем можете предположить.

Том:Действительно?

Ева:Конечно. Я ту маленькую ракушку носила потом как амулет на каждую свою премьеру. С шестьдесят седьмого до сегодняшнего дня. На каждую. Благодаря вам, «Дубровницкие игры» остались связаны у меня с прекрасными воспоминаниями.

Том:А у меня нет.

Ева:Почему?

Том:Я не люблю театральные фестивали под открытым небом. Самолеты летают, пьяные туристы переговариваются, кошки ходят по сцене, дождь или ветер появляются как раз тогда, когда они меньше всего нужны. А актеры загорели на солнце и с преувеличенным пафосом произносят реплики, как ни в чем ни бывало. Спектакли должны играться в закрытом помещении. Не должно быть незапланированных режиссером неожиданностей. Зрителю не должно быть ни слишком жарко, ни слишком холодно. Зрителя нельзя ни водой обливать, ни вводить в игру. А вы, актеры, должны актерскими средствами вызывать и ветер, и жару, холод и солнце, любовь и ненависть. А когда вы продемонстрируете все, что можете, тогда вы можете быть уверены, что что-то зажгли у зрителей в душе. И что у самого холодного зрителя вызвали эмоции и сделали этот вечер для него незабываемым. Тогда в конце спектакля медленно подойдите к просцениуму и спокойно поклонитесь тем людям, которые подарили вам самое ценное на свете — свое время и свое доверие. И никогда не забывайте, что хороший зритель понимает, на сколько хорош актер, и что друг без друга вы не можете осуществить то, что называется театром.

Ева:Вы слишком обобщаете. На «Дубровницких летних играх» я видела прекрасные спектакли. Ну, хорошо. Были и провалы. Но в этих спектаклях есть какой-то трепет, какой-то вызов.

Том:Вы не сможете меня убедить.

Том сидит на стуле и читает газету. Входит Ева.

Ева:Добрый день.

Том:Здравствуйте.

Том показывает Еве газету. Как раз ту страницу, которую читал.

Том:Вы это читали?

Ева:Да.

Том:И что скажете?

Ева:А что сказать? Такое же интервью, как и все остальные. Актеры должны давать интервью. Это составная часть профессии.

Том:Но это же ни в какие ворота не лезет. Откровенно говоря, когда серьезный актер пятидесяти лет лопочет о своих хобби, о политике и своих личных впечатлениях, это же действительно уровень желтой прессы. Вообще актеры у нас малообразованны. Малоначитанны.

Ева:И Жан Габен был каменщиком, но был и великим актером.

Том:Жан Габен был киноактером, а в кино и лошади хорошо играют. Вы, кстати, помните фильм Феллини, в котором были прекрасно использованы натурщики. Но любой из них в театре просто провалился бы. И Лоренс Оливье никогда не стал бы тем, кем стал, если бы не работал в семье евангельского священника, где его окружали книги и образованные люди. Оливье десять лет играл в школе Брута в «Юлии Цезаре» Шекспира. Учился в колледже Святого Эдварда в Оксфорде. А с 1924 по 1926 год посещал актерскую школу «Fogerty» в Лондоне.