Артур Миллер - Цена

Виктор. Соломон, вы мастер своего дела! Но я тоже не вчера родился. Этот номер не пройдет.

Соломон. Что значит не пройдет? Я же не знаю, сколько времени мне еще отпущено на этом свете. А вы пока такой молодой человек, что вам этого не понять.

Виктор. И все же я кое-что понимаю и даже догадываюсь, что у вас на уме. Как-никак скоро и мне стукнет пятьдесят.

Соломон. Боже мой, где мои пятьдесят… Я женился в семьдесят пять.

Виктор. Ну-ка, ну-ка.

Соломон. В семьдесят пять, в пятьдесят три и в двадцать два. И последняя живет на Восьмой авеню. И я вам скажу, я бы не хотел, чтобы она наложила свою лапу на все это. Она любит птичек. У нее сто птичек, и когда она дает вам тарелку супа, там тоже перья. Выходит, я всю жизнь работал на этих птиц — ну, нет!

Виктор. Мистер Соломон, сочувствую вашим неурядицам, но почему я должен за них расплачиваться? У меня больше нет времени.

Соломон (протестующе поднимает руку). Покупаю! (Он сам ошеломлен своей решимостью.) То есть я хотел сказать… Мне придется из-за этого еще немножко пожить, только и всего. Решительно и бесповоротно! Покупаю.

Виктор. Разговор идет обо всем, что здесь есть.

Соломон. Обо всем, обо всем! (Сердито встает, идет за портфелем.) Сейчас я все прикину и дам такую цену, что вы сразу будете счастливый человек.

Виктор. Ну, это положим.

Соломон вытаскивает из портфеля огромный блокнот и крутое яйцо.

Виктор. Теперь вы будете завтракать?

Соломон. Вы так долго со мной спорили, что я проголодался. А мне нехорошо для здоровья долго быть голодным.

Виктор. О, господи!

Соломон (разбивает скорлупу о костяшки пальцев). Что вы возмущаетесь? Вы хотите, чтобы я умер с голоду?

Виктор. Нет. Я просто вне себя от счастья!

Соломон. Соли у вас, наверное, нет?

Виктор. Сейчас я возьму и побегу вам за солью!

Соломон. Только, пожалуйста, не синейте от злости! Сейчас я назову вам цену, и вы упадете от радости. (Доедает яйцо и снова начинает осматривать обстановку, держа блокнот и карандаш наготове.) Сейчас я вам все сразу сосчитаю, как будто я электронная машина.

Виктор. Можете не торопиться, если, наконец, все это всерьез.

Соломон. Представьте себе, когда так давно не берешь за один раз столько товара, уже забываешь, как это на тебя действует. Просто вынуть карандаш — это уже как будто тебе вспрыснули витамин! Я вам очень благодарен. (Смолкает, оглядывая комнату.) И имея все это, ваш отец так прогорел?

Виктор. Дотла. За пять недель. Даже меньше.

Соломон. И не смог вернуть свое? Что же он делал?

Виктор. Ничего. Сидел вот здесь. Слушал радио. Или торчал в кафе — разменивал доллары на мелочь для автоматов. И до конца жизни разносил телеграммы.

Соломон. Не может быть. Сколько же он имел?

Виктор. Думаю, пару миллионов.

Соломон. Что же его так подкосило?

Виктор. Не знаю, примерно тогда же умерла моя мать, это тоже не добавило ему сил. Некоторые люди, когда их швырнут об пол, просто не умеют подскочить вверх, как мяч, вот и все.

Соломон. Слушайте, я вам могу рассказать про «подскочить вверх». У меня же была не жизнь, а настоящий баскетбол! Я обанкротился в девятьсот тридцать втором. В девятьсот двадцать третьем они опять срезали меня под корень. Паника в девятьсот четвертом, не говоря уже о восемьсот девяносто восьмом. По сдаться так…

Виктор. Что же вы хотите, вы другой человек. А он в это верил.

Соломон. Во что он верил?

Виктор. В эту систему, вообще во все это! И, наверное, считал, что сам виноват. А вы являетесь сюда со своими баснями, вам сто пятьдесят лет, у вас миллион всяких историй, все от вас без ума, и вы уходите, унося мебель под мышкой.

Соломон. Не очень любезно!

Виктор. Обойдемся без упреков! Ну, так сколько вы даете? И довольно смотреть на мебель — вы уже знаете ее наизусть.

Заметно, что у Соломона почти иссяк весь запас проволочек.

Он тревожно озирается по сторонам: мебель нависла над ним со всех сторон.

Ну, чего вы еще боитесь? Купите ее, и у вас снова будет занятие.

Соломон (доверительно). Я хотел бы вам кое-что рассказать. Последние несколько месяцев, не знаю, что случилось, — она является мне! У меня была дочь — мир ее праху! — она сделала над собой самоубийство.

Виктор. Когда это случилось?

Соломон. Это было… в девятьсот двенадцатом, во второй половине. Она была такая красивая, просто чудо какое лицо, большие глаза. И чистая, как утро. Последнее время — не знаю, что такое, — я вижу ее так ясно, как вижу вас. Почти каждую ночь я ложусь спать, и она сидит рядом. И не знаешь, что делать, и спрашиваешь себя: что случилось? Кто знает, может, я действительно что-нибудь не то сказал ей тогда… все это так… (Смотрит на мебель.) Вы не должны за это волноваться… что я умру раньше, чем… Но вот представьте себе: еще минуту назад я говорил вам, что у меня было три жены. А минуту спустя вспомнил, что их было четыре. Разве это не ужас? Первый раз мне было девятнадцать, в Литве. Вы понимаете, что я хочу сказать? Кто может знать, что важно и что нет? Вот я здесь сижу с вами и… (Смотрит на мебель.) А зачем? Не то чтобы я ее не хочу взять, я ее хочу, но… Всю свою жизнь я был борец, что-нибудь взять у меня — это было невозможно. Я толкался, я пихался, я бился в шести разных странах! А теперь я сижу здесь и говорю вам, что все это сон, сон! Вы себе не можете этого представить, потому что…

Виктор. Отчего же, я отлично вас понимаю. Для этого не надо быть таким уж старым. Вы только что сказали: откуда нам знать, что важно, а что нет? Я думаю, как раз в этом дело. Если бы я попытался рассказать вам все, что случилось в этой комнате тридцать лет назад, вы бы меня не поняли. Я уже и сам не понимаю этого. И все же… я часто думаю: многое, что я делал в жизни, уходит корнями именно в этот день. Но это не сон. Тут дело в другом: вдруг совершаешь что-то, даже не успев подумать о последствиях. А потом, как ни крути, уже никуда не денешься.

Соломон. А что такое? У вас есть здоровье, у вас такая милая… У вашей жены все в порядке?

Виктор. Да, она отличная женщина — самое большое счастье, которое привалило мне в жизни. Когда мы с ней начинали, для нас важно было только одно — жить так, как мы хотим, а не по законам этой блошиной лавочки. Но, вероятно, других законов не существует. И в конце концов все, кроме денег, теряет значение. Пытаешься не поддаваться, но все упирается в одно: ей нужно! Да, ей нужно. И я не могу ее за это винить. Наши соседи по дому темные, неотесанные чурбаны, они даже имени своего толком написать не умеют. Но в прошлом месяце заходят к нам и предлагают купить их старый холодильник — они, видите ли, каждые два-три года покупают себе новый. Они, видите ли, знают, сколько я получаю, и это вроде как бы дружеская подначка: показать нам, кто сверху, кто снизу. А она от таких шуточек на стену лезет!