Кшиштоф Кесьлевский - Декалог

Свои услуги предлагает паренек в очках без оправы; он садится рядом с широко улыбающимся негром.

3офья. Господа Тёречик, Немелиши и Гардош из будапештского университета вам известны, они уже несколько месяцев участвуют в нашей работе. Госпожа Эльжбета Лоранц говорит по-польски, она живет в Нью-Йорке, работает в институте, занимающимся судьбами спасенных во время войны евреев. Итак, продолжаем нашу тему: этический ад. Кто у нас сегодня первый?

День на исходе, солнце исчертило аудиторию красноватыми штрихами. Зофья сидит в тени. На секунду задерживает взгляд на Эльжбете; та машинально теребит золотую цепочку на шее.

3офья. Напоминаю: для обсуждения нам предоставлены два политических сюжета и еще один — для простоты назовем его бытовым.

Первая студентка. Вообразим следующую ситуацию. Человек умирает от рака…

В зале взрыв смеха.

3офья. Третья история с раком в этом семестре.

Первая студентка. Если хотите, он может умирать от чего-то другого. Да и не он герой моей истории: этот человек только умирает. Его лечит замечательный врач, очень верующий — это важно. Они живут в одном доме, и жена больного начинает ходить к врачу, чтобы узнать, умрет ли муж. Врач не может и не хочет ей этого сказать. Он видел слишком многих больных, которые выздоравливали, хотя медицина не давала им никаких шансов. Жена пациента буквально преследует врача: как выясняется, у нее для этого есть серьезные основания. Она беременна — от другого. Муж ничего не знает. Раньше она не могла иметь детей, любит своего только что зачатого ребенка, но и мужа любит. Если он останется жив, ей придется сделать аборт. Если умрет — можно рожать. Врач все знает и должен решить судьбу ребенка. Сказав, что муж будет жить, он вынесет ребенку приговор. Если же вынесет приговор мужу — будет жить ребенок. Вот такая история.

Студенты уже забыли, что начало истории их рассмешило; они внимательно слушают, что-то записывают.

3офья. Так получилось, что и мне известна эта история. Она, действительно, любопытна. Попрошу всех, как мы это делали раньше, попытаться определить характеры и мотивы поведения персонажей и дать им оценку. Есть еще желающие высказаться, или можно приступить к анализу предыдущих сюжетов?

Эльжбета поднимает руку. Зофья улыбается.

3офья. Вы?

Эльжбета. Да, если позволите…

3офья. Прошу. Здесь у всех равные права.

Эльжбета. Я бы тоже хотела рассказать один случай.

3офья. Нам будет очень интересно.

Эльжбета. Возможно, с вашей точки зрения у этой истории есть один недостаток: она произошла давно. Но есть и достоинство: она не вымышлена.

3офья. Истории, которые мы разбираем, не обязательно должны происходить в наши дни.

Эльжбета. Эта относится к периоду оккупации.

3офья. Отлично. События времен войны подчас выразительнее нынешних.

Студенты с любопытством разглядывают заокеанскую гостью. У нее черные глаза и темные, слегка вьющиеся волосы. Говорит она сидя: вероятно, так понимает привилегию, даваемую прожитыми ею сорока пятью годами, а может быть, это просто дело привычки.

Эльжбета. Сорок третий год, зима. Героиня истории — шестилетняя девочка, еврейка. Ее прячут в подвале польского дома; внезапно она лишается своего пристанища — виллу на Жолибоже занимает гестапо. Друзья девочкиного отца, который остался в гетто, ищут для нее новое убежище. И находят, но будущие опекуны ставят условие: у девочки должно быть настоящее свидетельство о крещении.

Зофья, до сих пор короткими фразами записывающая рассказ Эльжбеты, поднимает глаза. Убеждается, что Эльжбета смотрит прямо на нее и говорит, обращаясь к ней. Опускает глаза и продолжает записывать.

Эльжбета. Опекуны ребенка ищут людей, которые бы согласились стать фиктивными крестными. Это чистая формальность, но нужны конкретные живые люди. Еще они ищут ксендза, который мог бы фиктивно окрестить девочку.

Очкарик. Это было сложно?

Паренек в очках спрашивает явно от имени негра, которому переводит то, что говорит Эльжбета.

Эльжбета. Нет, доброжелательных ксендзов было много, но требовалось их отыскать условиться, обговорить детали.

Эльжбета ждет, пока очкарик переведет ее слова негру. Тот в знак благодарности поднимает руку, широко, радостно улыбается: теперь понятно.

Эльжбета. Наконец, все готово. Вечер, холодно. Девочка со своим опекуном приходит к людям, которые согласились стать ее крестными. Это молодая супружеская чета. Девочка замерзла, она полдня добиралась сюда через весь город. Мужчина, ее опекун, нервничает. Хозяева предлагают им чай, девочке очень хочется горячего чаю, но у них мало времени, ксендз ждет, приближается комендантский час. Тем не менее хозяйка, вместо того чтобы одеваться, просит их присесть.

Зофья ведет себя довольно странно. Она сидит неподвижно уставившись на Эльжбету застывшим взглядом.

Эльжбета. Девочка и опекун садятся за стол. Хозяин нервно ходит по комнате. Хозяйка присаживается напротив опекуна и говорит то, что им с мужем трудно произнести. Они вынуждены отказать в обещанной помощи. Подумав и взвесив все за и против, они поняли, что не могут солгать Тому, в которого верят и который, правда, призывает к милосердию, но не позволяет поступать нечестно. Ложь, хотя и во имя доброго дела, несовместима с их принципами. Вот и все. Девочка и ее опекун встают. «Выпей чаю», — говорит молодая женщина. Девочка отпивает глоток, но, поглядев на мужчину, отставляет чашку. Потом, уже внизу, она с нетерпением на него смотрит, не понимая, почему он стоит в подворотне, уставившись на пустынную ночную улицу. «Идем, — говорит девочка, но опекун не двигается с места. — Пойдем, скоро комендантский час».

Эльжбета закончила. На минуту в аудитории воцаряется тишина.

Зофья. Еще кто-нибудь в этой квартире был?

Эльжбета. Да. Пожилой мужчина. Он сидел, повернувшись спиной, кажется, в инвалидной коляске.

3офья. Вам известны какие-нибудь подробности?

Эльжбета. Чашки с чаем были из хорошего фарфора, но все разные. На столе стояла зеленая керосиновая лампа, не зажженная. Горел верхний свет. Окна были затемнены бумагой. Мужчина во время разговора — две или три минуты — не вынимал рук из карманов брюк. Вот все подробности.

3офья. Это было в Варшаве?

Эльжбета. На дальнем Мокотове, улица Одынца.

Зофья откидывается на спинку стула. У нее слегка дрожит рука; она берет авторучку — дрожь прекращается.