Кшиштоф Кесьлевский - Декалог

Артур просматривает вырезки. На каждой сверху аккуратно написано число и название газеты или журнала. Ежи не уверен, одобряет ли Артур предложенный им раздел имущества.

Ежи. Согласен?

Артур. Согласен, согласен… Я как-то задумался… почему между нами такая разница в возрасте?

Ежи. Я родился до сорок девятого, ты — после пятьдесят шестого. В промежутке он сидел.

Артур. Точно. А я не догадался.

Открывает бутылку, разливает.

Артур. Ты с ним об этом когда-нибудь говорил?

Ежи. Я был слишком маленький. А потом… случай не подворачивался. Он был в АК [4] Армия Крайова — действовавшая во время войны подпольная организация, подчинявшаяся лондонскому эмигрантскому правительству , где-то в руководстве… Помню, как он вернулся. Мы все загорелые, а он бледный. Мать за неделю начала готовить праздничный обед. Взяла у соседей скатерть, накрахмалила, раздобыла какие-то ножи, вилки. Накрыла на стол; он подошел, посмотрел и сказал: «Ах, вы тут на белых скатертях ели…» Ушел в свою комнату, и все… Мы с ним виделись иногда… он улыбался. Примерно в 58-м получил от товарища по восстанию письмо. Пришел на кухню и отклеил над паром марку. Долго разглядывал. Стоял и смотрел…

Артур. И тогда это началось?

Ежи. Кажется. Раньше он о марках представления не имел. И с тех пор как отрезало: ни мать его не интересовала, ни я… потом ты…

Артур. Со скатертью отличная история… Теперь это не в моде, а вообще-то можно бы написать песню.

Ежи. А что теперь в моде?

Артур. Ерунда. Помню… тебе купили велосипед… голубой…

Ежи. Отец получил наследство… его брат перед войной уехал в Америку и там умер. Матери купили часы, а мне — велосипед… Остальное отец истратил. Мать никогда не говорила, сколько им перепало, но уж пара тысяч долларов наверняка. У меня не было башмаков, но зато был велосипед. Мать продала часы на жратву… а он покупал марки. Ничего его больше не интересовало… ничего на свете.

Артур поднимает рюмку.

Артур. Нравится он мне…

Ежи. Кто?

Артур. Старик наш. Таким простым способом отключился… без травки, без спиртного, без уколов…

Пьют.

Ежи. Еще неизвестно, что лучше.

Артур. Брось. Что делаем с квартирой? Я тут прописан, хотя ни разу не был…

Ежи. Квартира государственная. Не знаю, удастся ли что-нибудь… выкупить, продать… Ты бы хотел здесь жить?

Артур. Когда-нибудь…

Артур снова наливает. Пьют. Ежи морщится.

Ежи. Мерзость.

Артур. Можно привыкнуть. Ну, еще раз за отца. Черт, я совсем его не знал. Что имеешь, не хранишь…

Ежи. Пока мы имеем минус двести двадцать тысяч.

Берет несколько лежащих с краю кляссеров, просматривает.

Ежи. У них есть такая биржа… кажется, в школе на улице Рады Народовой. Может, попробуешь?

Марки в кляссерах разложены свободно. Иногда по одной на странице, иногда по нескольку — профанам порядок их расположения непонятен. Ежи пододвигает кляссеры к Артуру.

Артур. Твой малыш не собирает?

Ежи. Так, балуется. Какие-то самолеты.

Артур задерживает взгляд на одной из страниц.

Артур. Возьми для него эти. Три воздушных шара… нет, цеппелины, наверно, серия. (Читает.) Polarfahrt. Пусть будет память о дедушке.

Извлекает из-под целлофана три марки с цеппелинами разных цветов: синий, красный коричневый. Цвета неяркие, спокойные, словно выгоревшие.

Артур. Красивые. Соревнования, что ли? Тридцать первый год.

К микрорайону, застроенному одинаковыми односемейными домиками, подъезжает такси. Ежи выходит, Артур высовывается из машины. Братья не пьяны, может, только говорят чуть громче обычного — не исключено, что им просто мешает шум мотора.

Артур. Здесь?

Ежи. Да.

Артур. Симпатично. Скажи малышу, что за мной пластинка.

Ежи. Он не такой уж малыш.

Артур усаживается.

Артур. В «Ривьеру».

Уже на ходу открывает окно.

Артур. Я рад, что мы встретились.

Ежи стоит на пороге кухни. Жена — когда-то она была красива, но потом, в борьбе за существование, черты ее лица заострились — злобно смотрит на Ежи: опоздал, чего-то не сделал — как всегда или, скажем, часто.

Ежи. Прости.

Жена не отвечает.

Ежи. Я не успел, поедем завтра. Заговорились с Артуром после похорон.

Жена. Завтра он не принимает.

Ежи. Послезавтра съездим, я позвоню. Извини, пожалуйста… понимаешь…

Жена. Я ничего не говорю.

Ежи. Не говоришь. Пётрусь!

Поворачивается и идет в комнату сына.

Ежи. Ты помнишь дедушку?

Пётрек. Плохо.

Ежи. Я тебе от него принес… на память… марки.

Роется в бумажнике и вытаскивает три цеппелина. Протягивает Пётреку. Тот кладет их на тетрадь, рассматривает.

Пётрек. Красивые.

Ежи. Дедушка умер, ты знаешь? Сегодня похоронили.

Мальчик смотрит на отца, глаза его подозрительно блестят. Ежи удивлен.

Ежи. Плачешь?

Пётрек. Нет, я уже плакал. Мне мама за обедом сказала.

Ежи отводит взгляд.

Пётрек. Жалко дедушку, правда?

Ежи. Артур тебе подарит пластинку. Самую последнюю, такой еще ни у кого нет.

Мальчик кивает.

Ежи. Зуб не болел?

Пётрек. Нет. Вроде нет.

Ежи. Я не успел…

Пётрек. Мама сердилась. Целый день кричала.

Большой ярко-раскрашенный микроавтобус с огромной желтой надписью City Live разворачивается на кругу возле улицы Мархлевского. В автобусе четыре кудлатых парня и молоденькие девчонки. Артур сидит у окна, грызет яблоко. Везде раскидана музыкальная аппаратура, усилители, кабели.

Девушка. Не ешь яблоки. Вредно. Можно заболеть раком.

Артур. От курева.

Указывает на сигарету у девушки во рту. Она мотает головой.

Девушка. Нет, от яблок.

Кудлатый водитель останавливает микроавтобус на Гжибовской, перед школой.

Водитель. Здесь?

Артур берет свою сумку.

Девушка. Пойти с тобой?

Артур. Я через часок вернусь. Подсоединитесь, попробуйте сделать что-нибудь с микрофоном, чтоб не трещал.

В школе, где размещается самый большой в Варшаве клуб филателистов, Артур со своей сумкой и несколькими кляссерами кажется чужим. Он с любопытством разглядывает людей, в разных углах бережно листающих кляссеры, рассматривающих марки. Все это похоже на какое-то ритуальное действо. Внимание Артура привлек человек, к которому то и дело кто-то подходит, отводит в сторонку, советуется. Артур протягивает ему свои кляссеры.