Laventadorn - Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)

— Признай, Сохатый, ты на редкость погано выбрал момент. Мне жаль, приятель, — и это была правда, потому что по каким-то непонятным причинам Джеймс всегда расстраивался, когда Эванс в очередной раз его отшивала, — но так оно и есть. Успеешь еще — завтра разосрешься с кем хочешь.

Он хлопнул Сохатого по спине, но тому явно не полегчало. Твою ж мать... Ну точно миссис Сопливус, чтоб ее...

— А может, уже на пиру, — предположил Хвост — само усердие. — Ой... то есть она сядет за наш стол, а Сопливус к остальным слизеринцам — я в этом смысле, Сохатый.

— Что за радость нас ждет, — сказал Сириус, заставив все четыре сундука взмыть на крышу кареты и привязаться к ней веревками.

Сохатый недовольно фыркнул — слова друзей его явно не успокоили, но он из-за нее всегда себя так вел. Пожалуй что с возрастом это у него даже прогрессировало.

Сириус пристроился на потрепанном сиденье рядом с Лунатиком — тот дрожал, тяжело откинувшись на подушки — и подобрал с пола чей-то старый шнурок от ботинок. Превратив его в пушистый красный шарф, Сириус обмотал им шею бедному старине Лунатику и подоткнул концы под мантию. Ремус разлепил веки и улыбнулся — совсем чуть-чуть, но и этого уже было довольно.

* * *

Карета тронулась с места. Северус смаковал то выражение на лице Поттера — воспоминание о нем еще долго будет греть его душу... очень, очень долго. Эта беспомощная ярость, эта недоуменная оторопь — то немногое, что останется с ним даже тогда, когда Лили снова достанется Мародерам и втянется в их компанию. О, она бы открутила Северусу голову, если б знала, что он думает о ней в терминах принадлежности кому-то, и этим выблевкам в том числе — но они там все в каком-то смысле принадлежали друг другу, были частями единого целого под названием "свои".

Северус великолепно умел отличать, кто в компании и впрямь свой, а кто так — снаружи в окошко заглядывает.

Ему никак не удавалось понять, отчего Лили так вела себя с Поттером — что тогда, в поезде, что сейчас, на дороге. Возможно, она пыталась имитировать то отвращение, которое всячески ему демонстрировала на том этапе их биографии. А может, не знала, как разговаривать с шестнадцатилетним предшественником своего мужа. Херово же ей, должно быть — еще две недели назад она была замужем за мужчиной, в которого со временем превратится этот отморозок, строящий из себя пуп земли... а оставшаяся троица наглых пизденышей, как подозревал Северус, прилагалась к нему в комплекте. Пустишь в свою жизнь одного — готовь место для всех четверых; как-то так, наверное, это должно было выглядеть.

Что делало предательство Петтигрю особенно мучительным.

Северус опустил взгляд на прильнувшую к нему Лили. Как только он закрыл дверцу и опустился на сиденье, она обхватила его за талию, спрятала лицо у него на груди и прошептала:

— Обними меня, ладно?

Северус послушался, сам не зная, счастлив он или несчастен. Нет, все-таки несчастен — Лили лишь искала у него утешения, поскольку ей пришлось унизить мужа и лицом к лицу столкнуться с тем, кто в будущем ее предаст.

Очень скоро эта догадка подтвердилась.

— Просто ужас какой-то, — пробормотала она сквозь зубы; Северус было решил, что от огорчения или злости — но нет, Лили била мелкая дрожь, и зубы она сжимала, чтобы они не лязгали.

Он всерьез забеспокоился. В карете, конечно, было холодно, но не до такой же степени. Да и особой мерзлявостью Лили никогда не отличалась. Северус погладил ее по спине, провел ладонью по плечам, гадая, поможет это или нет. Помогло — она расслабилась и даже стала меньше дрожать... но потом он прикоснулся к ее шее, и кожа оказалась теплой. Лили, однако, все еще мерзла — зубы выбивали дробь, а когда он замер, перестав ее поглаживать — проворчала что-то невразумительно-неодобрительное.

Надежда окончательно развеялась, а ее место заняло нехорошее предчувствие. Этот озноб вызван не холодом, а эндогенными причинами.

Иными словами, это проклятие.

И светлые проклятия подобным образом не действовали.

— Все будет хорошо, — негромко пообещал он; уставился в окно, но не видел за ним почти ничего. На дороге в Хогвартс было темно; только неровный свет каретных фонарей бликами ложился на деревья, выхватывая кусочки из окружающего мрака.

— Я знаю, — согласилась она полусонно. — Просто устала... но ты тут... останешься... и все... — а затем снова соскользнула в дрему. Ключицу обдало дыханием, прерывистым и неглубоким; похоже, Лили впала в беспамятство.

Северус нахмурился, глядя в темноту. Хорошо, что он сообразил отправить мадам Помфри записку с совой какой-то третьекурсницы... вряд ли, однако, в Хогвартсе кто-то разбирается в темных проклятиях и снимающих их лечебных заговорах лучше, чем он сам. Разве что директор... хотя не исключено, что в этом вопросе Северус обогнал бы и его. Да, Дамблдор был непревзойденным специалистом в теории магии — подобными познаниями сам он похвастать не мог; однако в том, что касалось конкретных темных заклинаний, как атакующих, так и исцеляющих — тут Северус пожалуй что знал даже больше.

Но это если презюмировать, что Дамблдор не желал применять Темные искусства на практике. В чем он уже не был так уверен — вспомнить хотя бы Контрапассо...

Северус знал, что смог бы вылечить Лили, если бы сумел поставить правильный диагноз. В этом-то и заключалась проблема — о каком проклятии идет речь, было неясно. И с этой задачей Дамблдор, скорее всего, справится лучше. Пусть он и не изучал Темные искусства так, как его бывший студент — с лихорадочным упоением в молодости и спокойным уважением в зрелые годы — но директор прожил на свете намного дольше и гораздо больше повидал; Северус же интересовался в основном тем, как накладывать темные проклятия и как избавиться от того, что могло навредить ему и его ближайшему окружению. На такой ранней стадии многие заклинания действовали сходным образом; похоже, придется подождать, пока то, что наложили на Лили, не проявит специфические для него симптомы...

Но в случае с Темными искусствами, когда проклятие показывало свое истинное лицо, обычно бывало уже поздно.

Чем дольше он на эту тему размышлял — тем больше убеждался в том, что Лили, скорее всего, придется показать Дамблдору. Северус не испытывал ни малейшего желания это делать, однако ее здоровье и благополучие были приоритетны. Хотя в то время они формально и враждовали — директор считался негласным лидером светлой стороны, а Северус примкнул к будущим убийцам-фанатикам — у Дамблдора более чем хватило бы проницательности, чтобы заметить столь разительные перемены в поведении своего студента. Директор не только владел ментальными искусствами — он был умен, дальновиден и наблюдал за учащимися десять месяцев из каждых двенадцати. Если даже Люпин заметил, что что-то не так... а какое лицо сделалось у Блэка, когда Северус улыбнулся, закрывая дверцу кареты...