Laventadorn - Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)

В зельеварении Ремус ничего не смыслил — не смог даже получить на экзамене "выше ожидаемого", чтобы взять этот предмет на старших курсах, но эти зелья он знал, пожалуй, даже лучше, чем Слагхорн. То кобальтово-синее, что словно мерцало изнутри — это болеутоляющее. Вон то, ярко-коричневое — мышечный релаксант. А это, опалесцирующее и сероватое — мощное снотворное; его магия заключалась только в том, что оно позволяло крепко уснуть и проспать ровно десять часов. Но сон исцелял уже сам по себе, и после каждого полнолуния Ремусу хотелось только одного — спать.

Сириус не предлагал ему выпить лекарства — просто по очереди изучал флакончики, склонившись над Ремусом, чтобы дотянуться до зелий. С ними любая пища на вкус становилась как корни травы, сдобренные крылышками насекомых, поэтому Ремус всегда принимал их после еды, даже анальгетик. Сириус это помнил.

— Ну как? — спросил Ремус, когда Бродяга поставил снотворное на место, звякнув стеклом. — Углядел там что-нибудь ценное?

— Тебе виднее — ты в них лучше меня разбираешься. И не потому, что пьешь их каждый месяц, — уточнил он. — Не знаю, отчего у тебя такие проблемы с зельеварением — ты же по одному блеску можешь сказать, какой силы болеутоляющее, — во взгляде Сириуса мелькнула досадливая симпатия. Так было всегда, когда Ремус начинал приставать к нему с нравоучениями — из-за сигарет ли, из-за несделанного ли домашнего задания или из-за тех первокурсников, что заняли лучшие кресла у камина, когда Ремус хотел позаниматься, и за это Сириус наложил на них заклятье, от которого пальцы приклеивались к носу.

— Зелья еще скучнее уроков Биннса. Эти я изучил лишь потому, что они постоянно маячат перед глазами.

— Как скажешь, Лунатик, — согласился Сириус, возводя глаза к небу. — Убеждай себя, сколько влезет. Все равно ты скромничаешь.

— Не все же отличаются твоим непрошибаемым апломбом, — как можно серьезнее ответствовал Ремус.

— Зануда, — сказал Бродяга, но словам его недоставало убедительности; к тому же он опять улыбнулся краешком рта — как тогда, в поезде. — Повезло тебе, что ты такой дохлый, а не то б я расчувствовался, как девчонка, и полез обниматься.

Занавески зашелестели и раздвинулись — это вернулась мадам Помфри. Перед собой она несла поднос с рационом больного оборотня: мясо — отбивная — и немного бульона. На соседней тарелке была курица с картошкой — Ремус решил, что это для Сириуса.

— Сомневаюсь, что иначе вы бы оставили этот лазарет в покое, — произнесла медсестра, ставя поднос Ремусу на колени. — А у меня, мистер Блэк, есть и другие пациенты, которым тоже нужен отдых — как и мистеру Люпину.

— Эванс? — небрежно уточнил Сириус.

Мадам Помфри не подала виду, что расслышала этот вопрос.

— Когда закончите с едой, мистер Люпин, выпейте зелья и отставьте поднос в сторону.

А затем она шагнула за занавеску и снова канула в тишину.

— А ты как считаешь, Лунатик? — все так же небрежно поинтересовался Сириус и, не давая Ремусу даже прикоснуться к серебристым столовым приборам (не из настоящего серебра, разумеется), принялся сам разрезать для него отбивную. — Думаешь, это Эванс, раз Сопливус переполошился и завис в лазарете эдаким нетопырем-переростком?

— Думаю, что тебе лучше попридержать язык. Не то мадам Помфри услышит, и будет у тебя зеленый лук вместо ушей.

Сириус наколол на вилку кусочек отбивной и притворился, что хочет скормить его Ремусу, но в последний момент отдернул руку в сторону и сунул отбивную в собственный рот. Ухмыльнулся, прожевал, подцепил с тарелки еще кусочек и наконец отдал вилку законному хозяину.

— Надо же — и года не прошло, — заметил Ремус ехидно.

— Ну же, Лунатик, — сказал Бродяга, вгрызаясь в куриную ногу. — Это точно Эванс — скажешь, нет? На станции у нее был еще тот видок, а Сопливус так себя вел...

— Зачем ты спрашиваешь у меня, если и сам все прекрасно знаешь?

— Но я не знаю, — нахмурившись, возразил Сириус. — Именно поэтому и гадаю. Ну же, ты так хорошо раскрываешь тайны — спорим, если бы оборотнем был кто-то из нас, тебе бы не пришлось потратить два года на то, чтобы его раскусить.

Ремус вздохнул.

— Хочешь лестью втянуть меня в разговор?

Сириус обаятельно улыбнулся в ответ, но поддаваться этой харизме было нельзя, поскольку все хорошее быстро заканчивалось, а потом... Ремус содрогнулся, не желая даже думать о бесконечных идеях и догадках на тему Снейпа и Лили, которые хлынут тогда из друзей, точно пар из кипящего котла. Джеймс, должно быть, совсем потеряет голову от страха и тревоги, Питер только подольет масла в огонь своими рассуждениями о темной магии, а Сириус будет смотреть на Снейпа все с тем же нехорошим прищуром, потому что всегда ненавидел и его, и всех ему подобных.

— Если Снейп и впрямь тут из-за Лили, — сказал Ремус как можно непринужденнее, — то я рад за нее — что он ее поддерживает, когда ей так плохо.

"Как и ты меня, когда плохо мне", — хотелось ему добавить, но он бы ни за что не осмелился вслух сравнить Снейпа с Сириусом — не в глаза, во всяком случае, хотя порой Ремусу становилось не по себе — так сильно они друг на друга походили.

Сириус глянул на него скептически:

— Лунатик, если ты думаешь, что у Снейпа и впрямь есть чувства, как у нормальных людей, то у тебя совсем шарики за ролики заехали.

— Конечно же есть, Бродяга, — Ремус был обескуражен. — У людей они обычно бывают.

Должно быть, мадам Помфри погасила лампу — на лицо Сириуса легла тень, которой там не было еще мгновение назад... Но где-то в глубине души Ремус знал: на самом деле это не та тьма, какую можно прогнать, просто снова включив свет.

— Ремус... Ты что, всерьез считаешь, что нормальные люди могут вдруг взять и превратиться в таких вот уебанов-Пожирателей?!

Он осознал, что больше не голоден. Словно вместо отбивной во рту очутились корни травы, сдобренные крылышками насекомых.

Хорошо бы так никогда и не узнать, был ли он прав насчет этих теней и тяжелого взгляда. Сириус много о чем не рассказывал, но Ремус подозревал, что знает это и так — точно так же, как знал, когда на небе наливалась отраженным светом луна, и не нуждался для этого ни в календаре, ни в астрономических таблицах. Значило ли это одно и то же — вот в чем вопрос. Это глубинное, пробирающее до костей понимание — было ли оно о чудовищах, что таятся под кожей и выбираются наружу, превращая тебя в нечто неведомое, во что отказывается верить разум?..

— Думаю, да, — откликнулся он негромко. — Это-то и страшно.

* * *

Как только мадам Помфри заставила Блэка и Люпина убраться за заглушающие занавески, Северус тихонько проскользнул к Лили. Она полусидела, полулежала на кровати, откинувшись на металлическое изголовье, и прижимала ладонь ко лбу.