Арсений Миронов - Тупик Гуманизма

Впрочем… прямо рядом с кроватью виднелось нечто странное. Черное и… дымится? Литот даже отступил на шаг: на трех заскорузлых чугунных цепях качался заросший плесенью электрический котел с застывшей мутной слизью, из которой торчали полуобглоданные кости. Афина Паллада! Да это же… настоящее ведьмино логово.

Литот попятился от котла, стараясь не смотреть на кости, чтобы случайно не догадаться, какая именно кость торчит из колдовского варева: уж… не человечинка ли? Отшатнувшись, он задел бедром низенький письменный стол – зыркнул глазом по лампочке, вмонтированной в оскаленный череп шакала, по черно-золотым книжным корешкам на полке… Посреди стола… что это?!

Выпотрошенная черная кошка. Внутренности аккуратной кучкой темнеют рядом… И тут же – квестор схватился за горло, подступила тошнота – тут же рассыпаны крошки шоколадных хлопьев для завтрака…

А рядом – у наглухо задернутого окна – небольшая дыба, на которой растянут толстый плюшевый львенок с пьяным выражением игрушечного лица.

Странно: на стуле висела детская одежда. Что-то вроде школьной формы: полосатые обтягивающие джинсики и кофточка лимонного цвета. Ага, вот это любопытно: на кофточке поблескивал значок…

ЛУЧШИЙ УЧЕНИК ШКОЛЫ В НОМИНАЦИИ «ЭКОЛОГИЯ»

Вот что прочитал квестор на золотистом значке. Кажется, там есть еще надпись мелким шрифтом…

Он не успел разобрать надпись. Дверь в комнату бесшумно и резко открылась, и на пороге возникла высокая тощая фигура – бритый череп с синеватыми ушами, характерные круги под глазами, сухие стиснутые губы. Это был довольно молодой вампир, облаченный в синий смокинг с искоркой. В руках он держал стопку глаженого постельного белья.

Порфирий не успел толком испугаться – он подскочил к вампиру так быстро и ударил топором так точно, что противник с грохотом обрушился на черно-фиолетовый ковер раньше, чем квестор разглядел пятна свежей крови на манишке вампира, желтый зуб, торчащий из-под верхней губы и шрам от пулевого ранения над левым глазом.

Литот ударил вампира в переносицу, чуть наискось. Странно, что упырь отключился так быстро. Лежит – и даже не дергается.

Квестор осторожно перешагнул через неподвижное тело в синем смокинге и вышмыгнул в коридор.

Паука здесь уже не было. Порфирий вздохнул: следующая дверь находилась шагах в десяти… ему поневоле придется приблизиться к отрубленной женской голове, валяющейся на полу.

Не успел Литот преодолеть и половины расстояния, отделявшего его от страшного окровавленного предмета на ковролине, как златокудрая головка распахнула синие светящиеся глаза и отчетливо произнесла:

– Вив ля Франс, вив ле руа!

Квестор попятился, поднимая топор.

– Лэта сэ муа, с-сакрамон!

Порфирий размахнулся, намереваясь пнуть визгливый предмет – но вовремя вспомнил, что нога у него босая. «Еще укусит ненароком», – мелькнула мысль. Раздумав пинать голову, Литот боком, по стеночке проскользнул в дверь – она была покрупнее предыдущей, более тяжелая и сплошь расписанная какими-то желтыми иероглифами, неряшливо нанесенными при помощи баллончика с краской…

Дверь вела не в комнату, а в смежный коридор, совсем короткий и заканчивающийся тупиком. Стены здесь совсем другие: каменные, кажется, выложены из кирпича. Небольшой факел, разбрызгивая дымящиеся капли каменного масла, шипит и трепещет пламенным язычком, суетливо – то ярче, то хуже – высвечивая серый потолок над собой.

Как будто… и здесь слышна музыка? Квестор остановился, прислушался.

– Я-абыллана… феселе…

Хрипловатый женский голос пел на незнакомом языке. Может быть, это просто заклинания… Или какое-нибудь мертвое, забытое наречие?

– Илле… талланаме… тле…

Старолапландский диалект? Или говоры белоглазых чудинов? Порфирий поежился. Надеюсь, ему не суждено сделаться ужином для коллегии почтенных ведьм-террористок из шаманской секты?

– Х-хотьсаммане… ферюя-а… фэтиссуе… ферия!

Гадкий сквознячок холодным языком лизнул квестора по щеке. Да-да, Порфирий так и думал. Вот она, щель между кирпичей. Продолжается дальше, еще дальше… Здесь потайная дверь.

Он методично ощупал каждый кирпич по периметру замаскированного проема – и вот, холодная стена тронулась, поползла, пропуская квестора в огромный полутемный кабинет.

Темный дуб истертого паркета… Странный запах: тяжкий, сладковатый… Мало света, очень мало света, квестор ни за что не увидит, кто там прячется за черными квадратными колоннами, за седыми портьерами… Стоп. Ртутно-голубоватый отсвет компьютерного экрана в тусклом расколотом зеркале. Только отсвет… самого монитора не видно, он встроен в огромный черный секретер, весь опутанный шнурами и вьющимися цветами, изогнутый и похожий на рояль… За компьютером кто-то сидит, осознал квестор. Хозяина не видно из-за книжных полок, громоздящихся одна на другую поверх секретера. Слышно только, как кнопки клавиатуры слегка попискивают мелодично, завораживающе…

Медленно. Не суетиться. Не скрипеть половицами. Не шарахаться от собачьего скелета в углу. Топор – заносим для удара. Рука не дрожит, но сердце… сердце вот-вот лопнет.

Внезапно – Порфирий едва не треснул пополам от резкого писклявого голоса:

– Внимание! Внимание! Ваш подгузник переполнен.

Что?..

Послышался вопль отодвинутого стула, и через миг Порфирий увидел, как из-за черного секретера, шлепая пушистыми тапками, выходит десятилетняя девочка с торчащими в стороны косичками. На заднице у нее белеет огромный памперс в голубенький горошек. На памперсе истошно мигает алая тревожная лампа.

– Внимание! Опасная ситуация! Необходимо немедленно заменить памперс!

Так и не заметив великолепного квестора, малолетняя террористка ушлепала в туалет менять подгузник.

Страшен вид города при дневном свете. Ужасна спящая Москва. Солнце заваривает мозги городовых роботов, как черное кофе в раскаленных джезвах. В гигантской фритюрнице Садового кольца жарятся, покрываясь хрустящей корочкой, набережные и бульвары; тугоплавкая Старая площадь похожа на свинцовую пепельницу, древняя позолота Китай-города тает и закипает на солнце, Замоскоречье, все черное от гудящего, ревущего песка, напоминает сплошное пожарище. За Третьим Кольцом – мертво и пепельно, и повсюду среди обугленных искусственных кустарников и ослепших от солнца светофоров – запах плавленого асфальта, размякшего и тягучего серо-голубоватого асфальта, по которому редкий мобиль плывет, точно медленная лодка, поводя кормой на поворотах. Стекленеют от зноя звенящие на ветру, влипшие в асфальт ворохи перекати-поля, выгоревшими тряпками свисают стяги концернов на мертвых парковках перед небоскребами. Редкий нищий в национальном сомбреро с ушами бредет по пешеходной тропке, потрескивая на электробалалайке и мотая пьяной головой. Громады зданий – совсем серые от какого-то смертного оцепенения, черные дыры затворенных окон кажутся глубокими язвами, оспинами, ожогами.