Борис Леонтьев - Триумф великого комбинатора

На лице подпольного миллионера на самом деле никакого лица не было.

– Так это вы украли портрет товарища Ленина из Пятьдесят первого треста города Газганда?

– Я не крал, товарищ следователь.

– Разберемся.

– Я коммунист! – Александр Иванович встал и тут же опустился на прежнее место.

– А как быть вот?..

И с этими словами капитан протянул Александру Ивановичу листок бумаги, исписанный крупным, анонимным, почерком.

– Это же анонимка! – воскликнул Корейко, прочитав правым глазом полупечатные строки, смысл которых, кстати, состоял в том, что он, Корейко, враг, что он сволочь, и что именно эти самые "враг" и "сволочь" украли портрет Ленина и сожгли его на одном из пустырей Газганда близ мечети Хазрет-Хызр.

– Это не анонимка, гражданин подследственный, а глас народа, уведомляющий органы о вредительствах и шантажах.

– Я ничего не крал и ничего не сжигал, – улыбнулся грустной улыбкой Корейко.

– Созна-аешься! – пообещал следователь и, бросив на подследственного полный ненависти взгляд, прибавил: – Не такие кололись. Тебе куда палец воткнуть, чтоб полилось? А?

Александр Иванович мучительно простонал, сцепил обе руки ладонь к ладони и сто первым чувством человека, которого должны бить, понял, что у него неприятности.

Между тем капитан встал из-за стола и подошел к плакату с цитатой вождя. Пришпилив кнопкой анонимный глас народа к стене, Альберт Карлович закурил папиросу и, начиная терять терпение, грозно ухнул:

– Ты будешь просить меня о смерти, но я не из добреньких! – Я не жег! Я не крал! – визгливо заныл Корейко. – Это какое-то безумие!

Сперва капитан произвел свой коронный удар по челюсти, затем чуть подушил подследственного, потом мягко ударил поддых и закончил экзекуцию смачной пощечиной и словами:

– Контра недобитая!

Александр Иванович подумал так: "Да пошел ты!", но пробормотал по-другому: – Может, это кто-то другой жег? А, товарищ?

– Ты на кого, петух гамбургский, стрелки переводишь?

– Я не перевожу.

– Как же не переводишь, когда переводишь!

И тут в голове у Александра Ивановича соскочил какой-то рычажок: Корейко потянул носом воздух, испустил тяжелый насосный выдох, на щеках забрезжил румянец, одним словом, ополоумел:

– Я не петух гамбургский, я гражданин Советской страны! – Чего, чего?! Тебе что, мало? Я вижу, что ты мозгов добавлять не хочешь!

После этого восклицания капитан сильным ударом в лицо столкнул подозреваемого с табуретки. Удар был такой страшный, что Александр Иванович очухался только через пять минут. Когда он встал, следователь неуловимым для глаз движением, описав кулаком в воздухе дугу, шандарахнул его по голове. Александр Иванович с глухим стуком вновь свалился на пол. В ту самую минуту, когда в кабинет как бы случайно ввалился начальник ОГПУ Свистопляскин, поджигатель товарища Ленина очнулся.

– Кого мутузим? – без всяких церемоний спросил Свистопляскин.

– Контру, Роман Брониславович. Сжег, собака, портрет Ленина.

– Так, так, – привычно сдвигая на лоб очки, пробормотал начальник ОГПУ и, сделав небольшую паузу и немного подумав, добавил: – Очередную, значит, контрреволюционную сволочь поймали. И когда ж вы, гады, успокоитесь? А? Ведь бесполезно же. Бесполезно! Сколько вас в СЛОН, на Вишеру поотправляли... Ан нет, все равно лезут, вредят. Что, говоришь, он сделал?

– Сжег портрет...

– Ах ты ж стерва! – стиснув зубы, продолжал Свистопляскин. – Ленина жечь?! Не иначе тут, капитан, заговор! Не иначе.

– Я понимаю, Роман Брониславович.

– Я никого не жег! – упирался поджигатель. – Я не понимаю!

Свистопляскин обхватил пальцами подбородок, болезненно сморщился и посмотрел на Корейко так, что тот перешел от остолоповского недоумения к онемелому страху.

– Милое дело! – претенциозно воскликнул начальник. -Мы, значит, тут остатки контрреволюции добиваем, а вы...

– Бандитствует... – сорвалось с языка Ишаченко.

– Я не бандитствую!

– Молчи, тварь! – жестко приказал капитан.

– Не кричите, Альберт Карлович, не надо!

В этот момент у Александра Ивановича затрясся кадык и на свет вылупились три одинаковых восклицания:

– Я не жег! Я не жег! Я не жег!

– Жег и бандитствовал! – отрывисто настаивал капитан.

– Бандитствовать, значит, решили, гражданин? – почти мирным голосом пропел начальник. – Строить социализм не хотим, значит? Ну мы из вас душу вытрясем!.. Вот что, Альберт, с кондачка мы это дело решать не будем. Давай-ка этого сначала в камеру, так сказать, на обработку, а завтра с утречка мы его вместе и допросим...

– Есть, товарищ начальник!

Вошел молоденький лейтенант с полусонной гримасой. Залязгали наручники.

– На выход, собака! – утомленно провыл он. – По сторонам не смотреть!

Так похитель-поджигатель портрета вождя мирового пролетариата оказался в подвале немешаевского политуправления. Ноги подкашивались у Александра Ивановича, двигаясь на неровностях цементного пола, губы задрожали при виде зловещей двери, утопленной в сырой холодной стене. Дверь открылась тяжело, с душераздирающим скрежетом. Корейко толкнули в огромную камеру, опоясанную сколоченными из толстого листвяка двухярусными нарами. Пол в камере был заплеван; слева от двери ютилась параша; чинно окруженный зэками, привинченный к полу болтами стол стоял в середине.

С пугающим скрежетом звякнул засов: дверь закрылась, кошмар продолжался.

– Ты на чем рога замочил? – холодно и спокойно спросил у новенького толстый зэк с желтыми зубами, в которых болталась потухшая папироса.

– Я, товарищи, не виновен!

– Цацачка! – послышалось с верхних нар.

– Придержи язык, Червь! Не мути поганку. Червь закрыл рот и сделал серьезное лицо. – Ты какой масти?

– Я не понимаю... – слабо улыбнувшись, ответил новенький.

– Политический, что ли?

– Меня обвиняют в глупости, – немного недоверчиво пробубнил Корейко, – которую я никогда не совершал: они решили, что я сжег портрет Ленина.

– Стало быть, мастью ты не вышел! – восторженно грянул толстый зэк, обращаясь к сокамерникам. – Политический!

И тут со всех нар послышались возбужденные голоса.

– Кто? Этот-то пистон – политический?

– Кидала он!

– Крыса он, которая тошнит!

Корейко стоял, оперевшись о дверь, как оплеванный.

– Конь педальный!

– Рогопил!

– Ты только посмотри на него – зажрался в корень!

"Щас морду набьют", – вглядываясь в пустоту, подумал Александр Иванович.

Когда страсти поутихли, новенькому указали место.

В камере пахло прелой кожей и парашей. За столом сидел хмурый зэк с наколотой на правой руке той еще фразочкой: "Не забуду мать родную!" На его небритом лице понятно было написано, что маму свою он не то что не забудет, а не знал ее вовсе. В лице его, кроме этого, было что-то дерзкое открытое, удалое. С одной стороны, тип этот походил на амбала, но с другой – на прокоцаного барахольщика. В темноте трудно было разобрать.