Владимир Болучевский - Дежавю

Разумеется, никакого кота да еще с такой инфернальной рожей в квартире быть не могло, ибо жил Гурский на пятом этаже старого петербургского дома и спать ложился хоть и будучи подшофе, но при памяти. Окна закрыты. Открыты, правда, форточки, и есть балкон, выход на который по странной причине находится на кухне. Но балкон – единственный на всей стене, и до ближайшего соседского окна расстояние приличное.

– Ты кто? – спросил Адашев-Гурский и протянул к коту руку.

Тот припал к полу, прижал уши и, разинув громадную пасть, зашипел.

– Вот так, значит, да?.. Тогда уходи, – Александр, пошатываясь, встал с постели, обошел животное и стал хлопать в ладоши, пытаясь выгнать его из комнаты. Тот забился под кресло. Гурский отодвинул кресло, и кот, пробежав по висящему на стене ковру, прыгнул в его постель, нырнул под одеяло и выставил оттуда яркий зеленый глаз.

С минуту они смотрели друг на друга, а потом Гурский, продолжая глядеть на кошачью морду, слегка надавил себе пальцем на глазное яблоко, пытаясь определить, раздваивается ли она в этот момент вместе со всеми видимыми предметами и не является ли ее обладатель наваждением. Эксперимент ничего не дал, поскольку и без надавливания на глаз все вокруг двоилось.

– Ну и ладно, – сказал Александр, сел в кресло и заснул.

Утром никакого кота в доме не было. Александр и не вспомнил бы о нем, если бы не лужа, которую пришлось замывать. Впрочем, довольно отступлений. Мы оставили нашего героя в ситуации, которая качественным образом отличалась от привычного нагромождения нелепостей и явно требовала осмысления.

– Ну хорошо, – рассуждал он, – грабители ничего не взяли, потому что у меня нечего брать. Но ведь так не бывает. Адресок сначала пробивают, пасут. Отморозки? Так они бы меня грохнули. А эти? Тимуровцы. Пришли, порядок по всему дому навели. Красота, да и только. А по роже при входе и выходе – из скромности. Чтобы дяденька не запомнил их благородных лиц и, не дай Бог, не сунулся с благодарностями. Бред… Они же явно что-то искали. Неужели Кирилыч с ними на связи? Но это же ерунда какая-то. Хотя с другой стороны… Я ему позвонил, сказал, что найти не могу. Он аж дышать в трубку перестал. А где-то минут через сорок – тимуровцы с посильной помощью. Посильной… На тачке да на трубке – вполне могли бы и раньше подоспеть. Значит, Кирилыч на связи с братками? И все из-за футболки?! Сущее безумие. А Пашка? Пашка – это не смешно.

Вспомнив погибшего мальчишку, Адашев-Гурский налил еще водки и, сказав сам себе: «Не чокаясь», – выпил.

Водка, вопреки широко распространенному среди непьющей части народонаселения мнению о ее вреде и пагубном воздействии на личность, оказывала самое благотворное влияние на душу и тело. Жевательный аппарат пусть с затруднениями чисто механического свойства, но зато почти безболезненно справился с куском хлеба, мысли обретали линейность, паника, растворяясь, постепенно отфильтровывалась почками, а нервы наливались сталью. Гурский рассуждал;

– Не надо врать самому себе. На нас с тобой, Александр Васильевич, наехали. Верно? Верно. – Мысленно он сам себе пожал руку. – Приблизительно так могло быть дело: Лев Кирилыч из своей деревни звонит сюда, в город, и через полчаса братва с порога меня гасит, а хату ставит на уши, произведя быстрый и достаточно качественный шмон. У меня здесь и прятать-то негде. Но я ничего и не прятал. Я просто не смог найти эту несчастную футболку. Футболку, из-за которой, правда, косвенным образом, погиб мальчишка. Выпотрошили, как куренка. От горла до копчика.– Гурский вспомнил фотографии, и его передернуло. Он опять налил и выпил.

Водка теперь шла легко и без хлебушка. Мысли обретали трехмерность, – Оглядим картину в целом… Директор или, там, хозяин какого-то семейного или частного детского дома устраивает жуткую выволочку воспитаннику за то, что он поменялся со мной футболками. Пацан убегает и становится жертвой маньяка. Я приезжаю за расчетом, и тот же директор пытается меня сожрать за акт братания с ребенком – а именно так следует расценивать факт обмена деталями одежды, – отказывает в деньгах, требуя сиротское имущество назад. Я возвращаюсь домой, перерываю весь свой скарб, но, увы, тщетно. В принципе, ничего странного. На следующий день звоню в детдом, сообщаю об утрате и обещаю компенсацию. Мне категорически не верят, вплоть до обыска и расправы. Или расправы и обыска. Ну? И что за этим? А за этим – тайна. Тайна и бандиты. – Он закурил сигарету.

А что мы можем противопоставить тайне? Ум! Гибкий и пытливый ум. Недюжинный интеллект. – Мысленно встал и раскланялся сам с собой. – Но что мы можем противопоставить бандитам? Что мы можем сделать? Убежать! Не-ет… Зарычать? Нет. Ну-у? Пра-авиль-но: «Мы с тобой одной крови. Ты и я». Не совсем, правда, но… Бытие определяет сознание. А житие наше, Господи…

Закончив рассуждать, Адашев-Гурский пододвинул к себе телефон и, уверенно не попадая пальцем решительной руки в дырочки диска, набрал номер. На другом конце трубку сняли со второго гудка.

– Слушаю.

– Петр?

– Да. Ты, Сашка?

– Вас беспокоят из Лиги Наций. Комитет сексуальных реформ.

– Кончай трепаться, на трубу звонишь. Говори, что надо?

– Лимон баксов и «Вальтер ППК».

– В штопоре?

– Обижаешь. Можешь заехать? Мне необходима перевязка, я весь кровоточу,

– В штопоре. Иди в жопу.

– Нет, Петюнь, я серьезно, можешь заехать? Очень надо.

– Ну, в общем, я уже здесь, на Васильевском. Жди через полчаса. Роджер.

– Кто?

– Конец связи. Хрен в пальто…

Ровно через полчаса в квартире Адашева-Гурского посреди комнаты, чуть расставив ноги и глубоко засунув руки в карманы брюк, стоял мужчина и скептическим, чуть насмешливым взглядом рассматривал все вокруг.

Лет ему было на вид от тридцати до сорока пяти – в зависимости от того, на сколько он сам хотел выглядеть в данной ситуации и в данный момент. Одет он был просто, но дорого, роста чуть выше среднего, крепкий.

Люди посторонние могли бы принять его и за бандитского авторитета, и за президентского пресс-атташе, опять-таки – кем ему самому хотелось выглядеть сию минуту. И еще – в его серых, чуть усталых глазах было что-то такое, от чего у всех баб, хоть раз в жизни испытавших оргазм, моментально становилось тревожно на душе.

– Ну что? Расскажи нам свою историю, благородный дон.

Александр сделал зверское лицо, взвыл, а потом начал абсолютно спокойным голосом:

– Родился я в Кордове, где отец мой жил в полном довольстве…

– Ладно, Пашеко, завязывай, именем искупителя твоего, – прервал его Петр Волков. – А рожи корчить тебе, кстати, уже без надобности. Что за бомжатник?

– А вот вижу я по глазам вашим, что вы меня неправильно поняли…