Владимир Болучевский - Двое из ларца

– Да иди ты… Сколько сегодня выпил-то?

– Достаточное количество промиллей в организме имеем. Еще вопросы есть?

– Есть: «Зачем?»

– Акрофобия. Я же говорил.

– Ты что, на самом деле летать боишься?

– Боюсь я только выстрела в упор и микробов. От первого не увернуться, а вторых, гадов, не видно. Но они тоже убивают. А летать самолетами – опасаюсь. В аэроплане я беспомощен ситуационно. Что бы ни приключилось, от меня лично ничего не зависит. При кораблекрушении хоть за обломок доски ухватиться можно и выплыть, а тут… А от ощущения высоты еще и в заднице щекотно. Мне не нравится. Выход один: залудить и задрыхнуть. Наркоз-анабиоз.

– И ты всю жизнь вот так и летаешь?

– Так и летаю, – вздохнул Гурский. – Поэтому, в частности, и не долетел кое-куда однажды. Ссадили на дозаправке. А было обидно. Весьма.

– Я думал, ты шутишь.

– А я не шучу. Я в детстве на балкон второго этажа выйти не мог. Это врожденное.

– А с собой-то есть?

– Нет. Я думал, ты захватишь. У меня и рублей-то не осталось.

– Так ты что, – Петр сел за руль и вставил ключ в замок зажигания, – без копейки?

– Почему, – Гурский забрался в машину, – у меня баксы с собой. Только мне поменять было некогда.

– Ладно, поехали.

Волков выехал из двора на Малый проспект Васильевского острова, потом, проехав по Девятой линии, сделал левый поворот и вырулил на набережную. По Дворцовому мосту переехал Неву, постоял на светофоре у въезда на Дворцовую площадь и повернул направо.

– Слушай, – Гурский смотрел через стекло на воду, гранитные набережные, фасады дворцов, – а ведь непогано все-таки, а? Вот так посмотришь… и как-то легче. А это что такое? – он указал на большой парусник, который стоял у спускающихся к самой воде гранитных ступеней прямо напротив Адмиралтейства. – Чей он? Почему не наш? Представляешь – жить на нем, а? Ришар же живет в Париже на барже. А это… Ты только посмотри, какие обводы! А корма!..

– Для того, чтобы на нем жить, Саша, нужно свою собственную корму столько раз подставить и так, и эдак, что вообще жить не захочется. – Волков повернул налево, пересек Исаакиевскую площадь и выехал на Вознесенский проспект. – Здесь тебе не Париж.

– Жалко. А иначе нельзя?

– Можно, – кивнул Петр. – Пострелять, правда, немножко придется. Только потом его все равно взорвут. Сучье время.

– Эпоха перемен.

В аэропорту Волков и Адашев-Гурский поднялись к буфетам и, встав у одного из высоких круглых столиков, открыли поллитровку «Абсолюта», которую купили по дороге.

– Ты как? – спросил Петр. – Не поплывешь?

– Спокуха, Хрящ, бубен не напрягай.

– Пойду закуски возьму.

– Ну вот, начинается, – обреченно вздохнул Гурский. – Только гамбургеры всякие не бери, пожалуйста. Неизвестно, что они туда кладут.

– Стаканы-то у них взять можно?

– Стаканы взять нужно.

Петр вернулся, неся в руках тарелку с нарезанным холодным мясом, рядом с которым лежали несколько кусков пшеничного хлеба, и два пластиковых стакана.

– Наливай пока, – Гурский стал делать бутерброды. Один кусок мяса был явно великоват. Александр сделал было движение рукой куда-то за спину, но, взглянув на Петра, осекся.

– Петя, у тебя ножика нету?– Давай-давай, рейнджер хренов, доставай.

– Донт андерстенд.

– Ага, конечно… – Волков скользнул рукой под куртку Адашева и вынул у того из-за спины большой военно-морской боевой нож.

– Ну? Совсем с головой не дружишь? Ты с этим в аэроплан собрался? Ну-ка давай сюда ножны.

– С ремнем возиться придется.

– Снимай давай, быстро.

Адашев смиренно задрал под оранжевым пуховиком камуфляжную куртку, расстегнул пряжку брючного ремня, выдернул его до половины из шлевок и, сняв, положил на стол черные деревянные ножны.

– Больше ничего нет?

– Больше ничего нет, – Александр заправлял и застегивал ремень.

– Саша, ну ты о чем думаешь, честное слово… Как дитя малое.

– Я думаю о превратностях.

– Кстати, на-ка вот, – Волков достал из кармана и протянул ему железнодорожные ключи. – Это к вопросу о превратностях.

Гурский взял в руки три ключа: один – с треугольной выемкой внутри круглой головки; другой – обыкновенный, похожий на ключ от врезного замка; и короткий, как широкая отвертка. Все они были склепаны на одном стержне и свободно на нем вращались.

– Возьми на всякий случай. Мало ли в поезде приспичит, а сортир закрыт. Или из вагона в вагон перейти. Всякое бывает.

– Спасибо. Мы выпивать будем? У меня уже, между прочим, регистрация вовсю. А я трезвею неуклонно.

– Ну давай, поехали.

– За победу.

– За нашу…

Они выпили и закусили бутербродами с холодной вареной телятиной.

– Гурский, – Волков отодвинул от себя пластиковый стакан, – я тебя давно спросить хочу: вот ты барин по жизни, страшно ленивый, акрофобия у тебя, этого ты не ешь, того не пьешь, бабу тебе подавай непременно с тонкими пальцами, иначе у тебя на нее не встанет, ничего тебе не хочется. Так?

– Все не так. Каждый пункт обсуждается.

– Это – детали, неважно. А в принципе?

– Ничего себе «детали»… Да вся жизнь из деталей, они-то как раз и важны. Впрочем, вопроса не слышу.

– А вопрос таков: «Какого хрена ты каждый раз соглашаешься вписываться в мои заморочки?» Это ж головная боль сплошная. Ну, то, что я тебя прошу, мне это надо, это понятно. Но ведь ты несильно и отказываешься. И еще чему-то радуешься при этом, цирк устраиваешь.

– Такой вот вопрос?

– Да.

– Не понимаешь?

– Н-ну… любопытно, как ты сформулируешь.

– Наливай.

Волков налил в стаканчики водку.

– Но пасаран?

– Син дуда… – пожал плечами Гурский.

Они выпили и закусили.

– Ты спрашиваешь, – Александр смел рукой со стола хлебные крошки на ладонь и ссыпал их в тарелку, – в чем мой интерес?

– Да. – Петр вставил морской нож в ножны и убрал его в карман куртки.

– Отвечу тебе притчей.

– Давай.

– Ты комара видел?

– Ну, допустим, скажу «да».

– А хер, извиняюсь, у него видел?

– Скажу «нет».

– Но ведь он же у него есть… Как считаешь?

– Изящно, – кивнул Волков. – Пошли, там регистрация заканчивается.

– Момент, – Гурский достал из кармана пуховика прозрачную пластиковую флягу, перелил в нее оставшуюся в бутылке водку и протянул Петру. – Долей, пожалуйста, соком.

– Каким?

– Лучше бы лимонным, но если нет – грейпфрутовым.

У стойки регистрации Волков раскрыл бумажник и протянул Гурскому русские деньги.

– На, возьми. Где ты менять-то в дороге будешь? Грабанут еще.

– Да не надо, потом разберемся.

– Бери, Бюро оплачивает, я с Дедом согласовал. Считай, что ты на работе. Билеты и счет из гостиницы не выбрасывай.

– Не буду так считать. – Гурский взял деньги. – Я ни на кого не работаю. Я следую «срединному пути».