Владимир Болучевский - Двое из ларца

Из экспозиционного зала, раздвинув темно-зеленую ткань, выглянула контролер:

– Дмитрий Алексеич, там Петр чуть не упал, еще качается. Посмотрите, может поправить что-нибудь. И у Жириновского стакан весь расплескался.

– Это землетрясение? – вскинул брови Гурский.

– А вы оставайтесь, – улыбнулась кассир. – Может, вулкан еще проснется, Авачинский, он дымит. Увидите – красиво…

– Нет, спасибо, я уж лучше по телевизору. Дима, пошли.

– Да обождите, может, еще толчок будет, обычно их несколько, а здесь – шестой этаж все-таки.

– Пятый.

– Вместе с техническим – шестой.

– И что?

– Ну… Всякое бывает. Пролеты лестничные сразу обрушиваются. Дом стоит, а пролеты… И в лифты нельзя заходить. И от окон как можно дальше, осколками может поранить.

– А что делать?

– Ничего. Вот, видите? Это капитальная стена, вот туда, в дверной проем, встать и стоять. И ждать.

– И все?

– И все.

– Ма-ама дорогая… И вам не страшно?

– Страшно. Сорок лет уже здесь живу, а все боюсь. И все боятся. Так что вы не стесняйтесь.

Дима ушел в зал. Гурский невольно уставился на тяжелые бетонные балки потолка.

– И долго ждать? – он нервно достал сигарету.

– Кто ж знает? Может, и не будет больше. Только не курите, пожалуйста, не выношу. Дмитрий вышел из зала.

– Пошли?

– А? – Александр взглянул на Марью Петровну.

– А что я могу сказать… – она надела очки и стала листать каталог выставки.

– Пошли, – решительно сказал Гурский. – Только очень быстро.

Перепрыгивая через ступеньки, они скатились по лестнице вниз, в считанные секунды оказавшись на крыльце служебного входа.

– Сто пятьдесят, – задыхаясь произнес Дмитрий. – Изначально предполагалось сто. Но теперь – сто пятьдесят как минимум. А может, и больше. Пьяные не умирают, их Господь бережет.

– Разумно.

– Да! – Дима застегивал на ходу куртку. – Тебя тут парень один вчера искал.

– Что за парень?-насторожился Гурский.

– Да понимаешь… – переходя через дорогу, Дмитрий на минуту замолчал, подыскивая слова.– Как-то все очень… ну… как-то с ним…

– Что такое?

– Вчера холодно было, народу меньше гораздо, я его поэтому сразу и приметил:

здоровый такой, сумка через плечо и рожа злобная.

В меховой куртке, кожаной.

– Да, в коричневой. Ты его знаешь? «Вот она, беда. Приехала…» – подумал Гурский.

– Ну и?..

– Подходит он ко мне и говорит: «А почему это у Сталина трубка ненастоящая?» Я ему объясняю – это муляж, так и должно быть, что же вы хотите, чтобы и ордена, и бриллианты настоящие были? А он на меня смотрит, как на врага народа, и говорит, что, мол, «брюлики» – другое дело, а трубка, «чисто конкретно», настоящая должна быть. Он знает. Поменяли? Кто? Зачем? И, ты знаешь, мне даже не по себе стало, смотрит прямо в глаза, такое впечатление – сейчас бить будет. А потом расслабился так немного и уже другим совсем тоном спрашивает:

«А приятель мой, высокий такой, в яркой куртке, к вам не заглядывал?» Мы, дескать, с ним разминулись, а у него все наши бумаги. Ну, Марь Петровна, кассир наша, ему и сказала, что, мол, вчера заходил. А я еще брякнул, что ты заглянуть обещал, попрощаться, но пока не заходил. Он зубы так стиснул и ушел. Я только потом подумал, что зря брякнул. Не похожи вы с ним на приятелей.

– Почему?

– Рожа у него бандитская. Такой, знаешь, из «быков». Ты меня извини, конечно, у тебя свои дела, но… лучше бы тебе с ним не встречаться.

«Это-то понятно,– думал Гурский.– Но и прятаться здесь негде. Да и аэропорт крохотный, не разминешься. А если опять в Красноярске керосину не будет и куковать там сутки, а то и больше, он меня точно где-нибудь в сортире выпасет и грохнет, теперь уж точно. Он же понял, что трубка у меня, а „гипс снять“ проще всего с бесчувственного тела, „с трупа“ наконец. Ему же небось без нее возвращаться не велено. Начальство у него строгое. Он и так в поезде лоханулся, да и в Хабаровске на целые сутки отстал. Злой. Добром не отвяжется».

– Погоди-ка, – сказал он Диме, остановившись возле одного из маленьких магазинчиков, которые сплошной стеной окружали рынок. – Давай зайдем.

– И, ты знаешь, – продолжал тот задумчиво, входя вслед за Гурским в магазин, – мне почему-то кажется, что трубка у Сталина в самом деле настоящая была… Его, правда, Лева монтировал, я не приглядывался, у нас всегда на монтаже запарка, не до того. Но я же потом смотрителей подменял, поглядывал. С ним да с Лениным народ фотографироваться любит. И вот такое смутное у меня ощущение, что вроде другая у него сейчас трубка в руке. Мистика…

– Не бери в голову. – Адашев подошел к прилавку, где были разложены коробки с сигарами, табаки, мундштуки и трубки.

– Во! – Дима ткнул пальцем в одну из трубок. – Вот такая вроде была. Только чуть побольше и не такая новая.

– А я вот давно хотел купить, но как-то все… Вот эту и покажите, – попросил Гурский продавщицу.Она подала трубку. Адашев покрутил ее в руках, вынул мундштук из чубука, вставил обратно.

– Дорогая, – уважительно сказал Дмитрий.

– Настоящая потому что, – пожал плечами Гурский. – Так и должно быть.

– Берете? – спросила продавщица.

– Да, – Гурский достал деньги. – И табачок, пожалуйста, вот этот. «Клана» у вас нет? Ну, что делать… Давайте «Амфору», только вот эту, покрепче.

В закусочной, позавтракав, он набил и раскурил трубку, выпуская клубы ароматного дыма. Затем вытряхнул в пепельницу остатки пепла, спрятал новую, но уже пользованную, пахнущую табаком и душистой золой трубку в карман, вышел на улицу и зажмурился. Солнечные лучи, отражаясь от неправдоподобно белого снега, слепили глаза.

– Как же ты здесь без очков-то? – спросил у Димы.

– Да я днем на улице-то почти не бываю. Выскочил, перекусил, сотку хлопнул и обратно. А потом только вечером, на ужин что-нибудь взять. Так что… Ну, пока?

– Счастливо. На, я вот тут телефон свой записал, звони если что…

– Ага, спасибо. А ты бы купил все-таки домой рыбки, икорки. Здесь на рынке дешево. И все наисвежайшее. А то как-то… с Камчатки ведь. Сегодня летишь?

– Да. Сегодня прямой рейс. В пять с чем-то. Ну, бывай.

– Пока. – Дмитрий зашагал на выставку.

Гурский миновал вещевые ряды, обогнул крытый центральный корпус рынка и медленно пошел вдоль прилавков, на которых была развешана на бечевках, разложена грудами на больших железных подносах всевозможная свежая, соленая, подкопченная рыба, расставлены стеклянные банки и пластиковые бидоны из-под импортного майонеза, наполненные красной икрой.

Он шел, пробовал икру, приценивался, торговался, советовался с продавцами, какую лучше взять рыбу, чтобы не испортилась в дороге без холодильника, и тайком бросал взгляды по сторонам.