Готфрид Бюргер - «Ленора» Г. Бюргера, «Линор» Э. По и баллады со схожим сюжетом

Он воюет — дни уплыли, [24] Сюжет этот знаком народам всех христианских стран. Поэты по разному использовали его. Бюргер построил на нем свою «Ленорy». He зная народной немецкой песни, невозможно определить, в какой мере Бюргер изменил содержание и стиль ее. Свою балладу я сложил по песне, которую слышал когда-то в Литве на польском языке. Я сохранил содержание и композицию, но из всех стихов этой народной песни в памяти осталось всего несколько, которые послужили образцом стиля. (А. Мицкевич)
Год — не едет; знать, в могиле.
Панна, жалко юных лет:
Выслал свата князь-сосед.

Князь пирует неустанно,
Слезы льет в светлице панна.
Уж зеницы — не зарницы,
А две мутные криницы; [25] Криница — родник, колодец.

Ясный месяц — лик девицы
Ныне будто мгла скрывает:
Панна чахнет, панна тает.
Мать в кручине и в смятенье,
Князь назначил оглашенье. [26] В XIII веке Четвертым Лютеранским собором было принято постановление о том, что священники в костелах должны на публике объявлять о предстоящем браке в соответствующий установленный срок, чтоб все, кто желает и может, могли сказать о существующем препятствии. Оглашение делалось три раза.
Свадьба едет с гудом, с людом.

«К алтарю не поведете,
На погост меня свезете,
А постель в гробу добуду.
Если мертв он — пусть умру я,
Мать, и ты умрешь, тоскуя!»

Ксендз [27] Ксендз — польский католический священник. в костеле восседает,
К покаянью призывает.
Входит кумушка-мегера:
«Знаться нечего с попами!
Бог и вера — бред, химера!
Мы с бедою сладим сами.
У кумы найдется в келье
Папоротник и царь-зелье, [28] Папоротник и царь-зелье — растения, употребляемые в колдовстве для ворожбы.
У тебя ж — дары милого,
Вот и все для чар готово!

Змейкой прядь его сплети,
Вместе два кольца сведи,
Кровь из ручки нацеди,
Будем змейку заклинать,
В два колечка дуть, шептать,
Он придет невесту взять».

Шабаш начат — всадник скачет.
Сам в проклятье — внял заклятью.
Ледяной открыт приют.
Панна, панна, страшно тут!

Все затихло в замке, спит он.
Глаз лишь панна не закрыла.
Дремлет стража. Полночь било.
Панна слышит стук копыта.
Будто силы не имея,
Пес завыл и смолк, немея.
Тихо скрипнули ворота,
Кто-то там, внизу, ступает,
В коридорах длинных кто-то
Дверь за дверью открывает.
Входит всадник в белом платье
И садится на кровати.

Быстро сладкий час промчался.
Ржанье вдруг, совы стенанье.
Бьют часы. «Конец свиданью,
Ржет мой конь, меня заждался;
Или — встань и вместе в путь,
И моей навеки будь!»

Месяц мглится — всадник мчится,
Густ кустарник, ветки бьют.
Панна, панна, страшно тут!
Мчится полем конь летящий,
Мчится чащей — глухо в чаще;
Только слышно из-за клена
Крик встревоженной вороны,
Да зрачками из-за елки
Лишь посверкивают волки.

«Вскачь, мой конь, во весь опор!
Месяц вниз плывет из туч,
А пока он в дебрях туч,
Одолеть нам девять гор,
Десять скал и десять вод;
Скоро петел [29] Петел — петух. пропоет».

«А куда мы едем?» — «К дому.
Дом мой на горе Мендога; [30] Гора Мендога под Новогородком превращена в кладбище, поэтому в окрестностях Новогородка выражение «пойти на гору Мендога» означает «умереть». (А. Мицкевич)
Днем доступна всем дорога,
Ночью ж — ездим по-иному».
«Есть там замок?» — «Замок скоро;
Заперт он, хоть без запора».

«Тише, милый, я слабею,
Придержи коня немножко».
«За седло держись сильнее,
Что в твоей ладони, крошка?
Не мешочек ли с канвою?»
«Мой молитвенник со мною».

«Нет! Вперед погоня рвется,
Слышишь топот? Нас настигнут.
Конь у пропасти споткнется,
Брось книжонку — перепрыгнет».
Конь, избавясь от поклажи,
Перепрыгнул десять сажен.

По болоту, между кочек,
Конь несется что есть силы,
От могилы до могилы
Пролетает огонечек,
Словно верный провожатый,
След за ним голубоватый,
А по следу — конь проклятый.

«Милый, что тут за дорога?
Не видать следа людского».
«Все дорога, раз тревога,
Бегству нет пути прямого.
Где следы? В мой замок входа
Нет для пешего народа:
Богатея — ввозят цугом,
Победнее — ноша слугам.

Вскачь, мой конь, во весь опор!
Загорелся небосклон,
Через час раздастся звон.
А пока услышим звон
Мимо речек, скал и гор
Проносись во весь свой дух:
Через час — второй петух».

«Натяни поводья лучше!
Конь пугливо скачет боком,
За скалу или за сучья
Зацеплюсь я ненароком».

«Что там, милая, надето
Шнур, кармашки с ремешками?»
«Мой любимый, четки это,
Это ладанки с мощами».

«Шнур проклятый! Шнур, сверкая;
Пред конем моим маячит:
Он дрожит и боком скачет.
Брось игрушки, дорогая!»
Конь, избавясь от тревоги,
Отмахал пять миль дороги.

«Не погост ли это, милый?»
«Это замка укрепленья».
«А кресты, а те могилы?»
«Не кресты, то башен тени.
Вал минуем — и дорога
Оборвется у порога.

Стой, мой конь ретивый, стой!
До зари ты миновал
Столько рек, и гор, и скал:
Что ж дрожишь ты, резвый мой,
Знаю, маемся вдвоем
Ты крестцом, а я крестом».

«Опустил твой конь копыта.
Веет стужей ветер лютый.
Ледяной росой омыта,
Вся дрожу — плащом укутай!»

«Ближе! Я хочу недаром
Лбом к груди твоей склониться:
Он таким пылает жаром,
Что и камень раскалится!
Что за гвоздь тут, дорогая?»
«Это крест, что мать надела».
«Крестик тот остер, как стрелы,
Лоб он ранит, обжигая.
Выбрось гвоздик, дорогая!»

Крест упал и в прахе скрылся,
Всадник панну сжал руками,
Из очей блеснуло пламя,
Конь вдруг смехом разразился,
За стену махнул в мгновенье.
Слышен звон, петушье пенье.

Ксендз не начал службы ранней
Конь исчез и всадник с панной.
На погосте тишь царила.
В ряд стоят кресты и плиты,
Без креста одна могила,
И земля вокруг разрыта.
У могилы ксендз склонился
И за две души молился.

Зажглися в небе звезды,
Высоко месяц встал,
Мертвец к луке припал:

«Впусти меня, подружка,
Окно скорей открой,
Недолго мне быть с тобой.