Владимир Цыбин - Заговоренные клады и кладоискатели. Предания старины и новины заговоренные

Мухи и улетели в форточку. А на стекле, где они задели крылышками, золотая пыльца осталась.

Теперь уж Улита оплошала, да не стал я ее корить. Так и стал жить разлученный досадой. Ушло мечтанье, и нечего теперь отряхнуть в душу.

Да и что ждать, если клады, которые не дались в руки, появляются раз в несколько тысяч лет, а остальное время они живут на звездах, на другой их стороне, и стерегут души своих бывших хозяев…

В «Выписных книгах» можно найти клады, положенные на число «зверя», на «тысячу лет», а есть и на «число, когда убьют великого человека».

Уходя из Семиречья r Китай, а затем в Австралию, положил полковник Бойко свой клад на число своих боев. Внуки или сыновья должны сами были сосчитать количество битв, в которых он участвовал. А бился он и в японскую, и в германскую, и в гражданскую войны. Внучка его Ефимья — ей удалось вернуться домой по хрущевскому соизволению, который «соизволял», как известно, от фонаря, и вспомнила о дедовом кладе, так как любила слушать его рассказы о войне, расспрашивать о сражениях, и незаметно вызнала все: тридцать одно сражение провел старый воин, о чем она ему и сказала.

— А остальное — дело техники. Узнаешь, где был мой дед, в подполе, в левом углу, три раза перекреститься и назвать число — клад сам и явится.

Только беда·, дома не оказалось в живых — порушился от небрежения.

Ефимья все-таки вызнала, где стоял дом, — там было кладбище. У одной могилки сидит старуха. Разговорились, она и спрашивает к чему-то:

— Сколько тебе лет, дочка?

Та и скажи:

— Тридцать один.

Что-то надоумило ее так ответить.

— Я тебя и ждала. Вот гостинец припасен тебе, пакет один человек нездешний передал.

— Это не мне, бабушка.

— А ты посмотри записку, там и имя твое — Ефимья, и фамилия девичья.

Она заглянула в пакет, а там деньги царские на бумаге, а в сумочке — золото. Глянула в записку — в точности ей. Подняла голову, а старухи как и не было — в воздухе растворилась.

Иногда клад сам спрашивает число у встречных людей, но не прямо, а чтобы определили его возраст.

Как-то девочка шла из школы. Вечер был мерклый, но теплый, летний. Видит девочка старика с котомкой, вроде бы дореволюционного, точь-в-точь как в книге по истории. Даже лапти всамделишные. Девочка была вежливая, обходительная и поклонилась старику:

— Здравствуйте!

— Здравствуй, внучка! — ответил старик. И тут же спросил: — Вижу, догадливая. Если с трех раз отгадаешь, сколько мне лет, подарю тебе одну знатную вещичку.

Она и впрямь была догада, прикинула, что одет еще до советски, и со второго раза отгадала. Первый раз сказала «80», второй — «90». Столько лет было, конечно, кладу. Дал он ей что-то в перевязи.

— Дома развернешь.

Дома развернули, а в сумочке тяжелой золотые листы свернуты в трубочку.

Только через 10 лет после этого рассказали в их семье об этом: боялись, что отберут государству, да еще накажут. Не раз было такое.

Вообще, наша речь легко выражается в числах, в них и запечатлевается. В каждой цифре — своя магия и конец мира, приготовлен в счислении апокалипсических цифр. Но цифры — еще не число. Число — тайна, как тайна триединства «666», тысячелетий, на пороге которых человечество «спотыкается», множественность начертаний букв числа ни о чем не говорит, это единое, целокупное число не нашего, земного счета.

На Белгородчине бытует такое предание. Над большим прудом возле Белгорода в ночь под Ивана Купалу восходит сияние, столп сияющий — и в нем голоса. Плещутся — шур-шур-шур. Это клад просроченный себя выказывает.

А был клад положен посредине пруда, под плиту железную богатым купцом. Если поднять эту плиту — выйдет из-под нее столько воды, что достанет и до Белгорода.

Для оберега стоят вокруг пруда закланные вербы, и под ними захоронены были холерные люди. Кто срубит первую вербу — у того нога отвалится, вторую — рука отнимется.

Прошло уже три заповедных срока, и клад либо в прах рассыпался, либо провалился в преисподнюю чертям на у крашение. А плита железная падет купцу на грудь, и будет жечь адским οгнем.

Умрет клад — и станет то место навечно проклятым.

А есть еще клад, кладут его о заклад. Такой клад редкость, от причуды.

Жид на Иртыше такой мужичишка, так себе, завалящий. В общем, драный лоскут. Ходил криво, глядел слезливо, один глаз — на Кавказ, а другой — на улицу. Днем он — человек пришибленный, жалкий, зато ночью — другой: плечи распрямлялись, глаза — зраки, огонь в них мечется. Вывернет шубу шерстью наружу, при клест черную бороду наместо рыжей бороденки, возьмет в руки топор и идет в лес на дорогу. Ночь темней — вору прибыльней. Встанет посреди дороги, как свистнет разбойным свистом — птицы валятся с деревьев. Ударит коренника топором промеж ушей — тот с копыт долой. Тут и оторопному ездоку — конец.

Люди догадывались, что нехорошим делом промышляет мужик, и дали ему соответствующее прозвище — Господи помилуй.

Так вот, этот Господи помилуй выкопал в темной уреме подземелье тайное и складывал туда золото и серебро. Спустится туда с черной чертовой свечой, сядет напротив окованных железом сундуков с сокровищами, и душа его тяжелеет от всяких мечтаний: вот придет он к китайскому императору, отдаст ему ключи от золота, а китайский император сделает его, простого мужика, китайским визирем (такой чин дал он китайскому мандарину) и даст ему в жены пятьсот самых красивых китаянок, а красивых славянок он, мужик, сам накупит себе на базаре. И будет он, кого зовут Господи помилуй, ходить в эполетах: на левой эполете — Будда, на правой — Николай Угодник.

Известно, не та мечта, что мысли плавит, а та — что душою правит. Из мечты, когда она дальняя, как из улья пчелы, всякая кикимора выводится.

И стали оттого являться мужику в яви и в телесной наличности черти и совсем не матерые, а вовсе мелюзговые. И все с каким-либо изъяном: кто криворотый, кто с пришлепнутым под хвост носом, а кто с оторванным хвостом. И все черти — китайчата. И славный китайчонок заключил с разбойником рукописание про клад под заклад: мужик им — свой клад, а они делают его китайским мандарином. И для этого случая были подобраны заповедные слова: сигамиска ига чес, что в переводе значит — одна миска пять рублей.

Скрепил разбойник рукописание кровью своей из пальца, а по неграмотности не прочел, что там китайчата накалякали. А там было обманно прописано, что берется Господи помилуй быть при своем золоте в вечной охране в виде китайской статуэтки богдыхана и что клад открывается на такое действо: нужно три раза чихнуть и три раза плюнуть на китайского богдыхана, стоящего в миске у входа в подземелье, а потом произнести «сига миска — ига чес». И тогда богдыханчик железный размякнет, покроется кожей и волосом и подскочите миски живым мужичком и потребует пять рублей на выпивку. Это означало, что клад хоронится под заклад пяти рублей, а душа его закланная поступает в полную собственность чертям.