Александр Лавров - Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Несказанно рад был получить Ваше письмо. С большим сожалением прочел о « нуменальной » тягости, которую Вы испытывали. Знаю ее. Знаю многое о полной луне, когда она « как глыба раскаленного металла » показывается на зловеще тяжелом, хотя и безоблачном горизонте. Знаю луну , потому что одно время слишком часто обращался к ней – за помощью ; одно время (года два тому назад) я был лунатиком. Я затворял свою комнату. Я опьянялся луной. Разговаривал . Результаты были печальны. С остатками этого всего я считаюсь и теперь. Я боюсь луну, когда она полная, хотя в полнолуние испытываю прилив бодрости (и почти всегда забываю о полнолунии, когда спрашиваю себя: «Почему я весел? Ах, – полнолуние …»); когда же она на ущербе, что-то гнетет меня. Что-то недоброе связывает меня еще даже и теперь с луной, хотя я делаю вид, что не причем, а она (луна) мне подмигивает: «А помнишь старое наше знакомство? Старого не выкинешь… Мы – два заговорщика, а в чем наш заговор – не скажу…»

В последнее время заговорили о лунатизме, об астартизме; внесли все это в вопросы религиозные. Я молчу и пугаюсь… Значит, неспроста все мы кое-что знаем о луне ?.. Самый главный ужас заключается иногда в том, что вдруг 2-ая тема Вашего брата [306]зазвучит для иных лунностью, лунатизмом … Это – ужас. Ужас двойника второй темы. Если 2-ая тема Вашего брата – мировая, то и двойник, прикинувшийся , тоже мировой. Если 2-ая тема – розовость, восхищает зорею, то двойник ее, прикинувшись, внезапно ужасает луною . Собаки более чутки: « den Hunde glauben an Diebe und Gespenster »… [307]О, я прекрасно понимаю Ваше настроение, как будто сам испытал его.

В довершение о луне позвольте привести один отрывок из моей 4-ой симфонии, где для меня самого выражено мое личное теперешнее отношение к луне.

«1. Деревянные кресты торчали из-за блеклых трав. Ущербная луна пронизала ночь воздушной зеленью.

2. Он склонился на ее могиле, обнимая памятник. Одежда его казалась матово-черной от луны.

3. Он тихо плакал, а над ним распахнулись бездонные объятья, наполненные зеленым трепетом.

4. Он шептал, прижавшись к кресту: „Воскресни, родная“.

5. Встал над могилой. Поднял руку, совершая пассы. Воскрешал, пронизанный лунным могуществом…

6. И вот Она стояла над своей могилой – тонкая, бледная. Глядела на него и дружески, и чуждо.

7. Но Андрей испугался, шепча: „Это не она: это – Астарта“…» [308]

Но довольно о луне …

Дорогой Эмилий Карлович, спасибо за теплое участие ко мне; Вы предупреждаете меня об опасности любопытства, подталкиваемого каббалистическими баронами. Стараюсь не перепрыгнуть. Не думаю, чтобы со мной это случалось . Я всегда жду, когда « оно » само ко мне приходит и дается легко. Вот почему при всех моих безумствах и дикостях (быть может, кажущихся) я в высшей степени уравновешен, счастлив и спокоен. Я подписываюсь под словами Ницше о любви к року … [309]Это мое самое отдаленное (с детства) « знание », самое постоянное, не раз спасавшее меня. Я сам никуда не пойду. В « нуменальном » я не хожу: меня « возят » люди добрые. Я передвигаюсь самочинно только по улицам Москвы…

Вот почему у меня есть путь, свой, определенный… В « нуменальном » невозможно пути от себя , а только от других … Иначе заблудишься, завязнешь, сойдешь с ума. Сумасшествие – нераспутанный клубок всех ступеней « знания », ералаш из всех ступеней внутренних переживаний, закопченный желто-шафранными испарениями; сумасшествие бывает почти всегда от неумения выразить свое собственное отношение к переживаниям; если есть контроль над самим собой – нет ничего страшного. Со мной бывали примеры забавные: я, как Вы знаете, самый не страшный из людей, саавсеем не страшный… А мне случалось, шутя , ужасать людей, которые из ужасов переживаний сделали себе несчастное profession dе foi [310], причем сам не покидал своей позиции « уравновешенности в нуменальном »…

Представьте себе: об отзыве Гофмана о сонате Николая Карловича я впервые узнал от Вас , хотя за это время видался с Николаем Карловичем. Вы не можете представить, до чего мне было приятно узнать подробности от Карла Петровича [311]. Да, самое интимное для меня вложено в этой сонате… И вот – она объявлена лучшим музыкальным произведением всей литературы. Об отзыве Рахманинова Вы, конечно, знаете… [312]

Я как-то лично горжусь Вашим братом …

Предвкушаю удовольствие услышать Николая Карловича в концерте 13-го: тройное удовольствие 1) игра Вашего брата, 2) аккомпанемент Никиша, 3) концерт Чайковского [313].

Вообще нас, москвичей, балуют это полугодие 1) Никиш, 2) Гофман (нечто невероятное по отчетливости выражаемых глубин ), 3) Оленина. О последней я не мог удержаться, чтобы не послать заметки в « Мир Искусства », написав нечто « дичайшее », так что даже Дягилев (Брюсов передавал) ужасался, хотя и поместил (она идет в следующем №) [314].

…В заключение я позволю себе привести здесь два своих последних стихотворения: что Вы о них скажете? (Меня в последнее время интересует ужас среди голубого дня . Оба стихотворения разрабатывают, кажется, именно это одно …)