Генрих Бёлль - Письма с войны

С сегодняшнего утра снова возобновлю борьбу [83] Речь идет о стремлении получить учебный отпуск. ; попытаюсь пробиться к батальонному командованию, никогда нельзя терять надежду на то, что все еще может получиться; если мой отпуск начнется с пятнадцатого декабря — до этого срока я непременно должен победить, — то меня зачислят уже на этот семестр…

Ах, этот трехдневный марш с тяжелой ношей я никогда не забуду; три ночи, проведенные в каких-то сараях, на сырой соломе, не снимая сапог, грязный, до ужаса грязный, к тому же в часы отдыха должен был доставать лошадей, повозки, и все то же преодоление упорства крестьян…

Вчера вечером по прибытии сюда я изнемогал от усталости, потому что последние десять километров пришлось опять тащиться пешком, это был самый мучительный отрезок пути длиной в сто двадцать километров; я получил отличное жилье, большая комната на троих в доме французских патрициев; поздно ночью я основательно вымылся, надел чистое белье и только после этого улегся на настоящую кровать… теперь это наш новый «бункер», прекрасная комната с видом на маленькую площадь с растущими вокруг нее громадными деревьями…

Буду продолжать бороться за «нашу жизнь», а если ничего не получится, переведусь при первой же возможности в другую дивизию.

[…]

Западный фронт, 28 ноября 1942 г.

[…]

С сегодняшнего утра я буду постоянно находиться здесь, на новом поприще; работы предстоит много, но я этому только рад; невероятно сложное оборудование, тем не менее я счастлив, потому что отныне избавлен от прежней нудной, однообразной работы; живу теперь тоже здесь, при комендатуре; у нас на двоих чудесная комната, которую будем приводить в порядок с утра, когда рассветет. […]

Здешняя жизнь в некотором смысле невероятно лживая; тут так много говорят, необходимо много говорить, и беспрерывно лгут, а при случае воруют; какая-то странная смесь из фантастического предательства и столь же фантастической невинности — эта «солдатская» жизнь; я тоже стал во всем настоящим «солдатом»; моя солдатская невинность захоронена где-то глубоко-глубоко; становишься изворотливым, изощренным, как цыган, легкомысленным, как Цыганский барон, однако твоя суть останется неиспорченной; и моя большая и единственно истинная радость состоит в том, что я прячу «нашу жизнь» подле сердца и храню ее в душе в полной неприкосновенности, я никому ее не выдам и не отдам и не позволю никому принять в ней участие, и я горжусь этим…

Такова жизнь, моя жизнь; внешне можно выглядеть грязным, как свинья, но душа от этого не должна страдать; в принципе здесь я действую, как во сне; до тех пор, пока я только солдат, я буду поступать именно как во сне; да, в такой жизни я в общем-то не принимаю участия; все происходит помимо меня, будто меня и нет вовсе…

[…]

Западный фронт, 29 ноября 1942 г.

[…]

…Из-за какой-то дурацкой причины опять сильно припозднился; но вот наконец, наконец-то я один, и времени у меня предостаточно, потому что теперь мне никто не мешает… Я просидел в конторе почти два часа и телеграфом посылал любовные письма французским девушкам в городок, где мы были прошлый раз; солдаты настолько простодушные, что я просто не мог отказаться выполнить их желание; […] часто мне становится не по себе от дикой и страшной тоски, стоит только задуматься над тем, почему я должен сидеть здесь и делать то, что противно моей природе, в то время как дома меня ждет большая, необычайной важности работа, которую я всей душой жажду и которая от такого жалкого прозябания вообще может пропасть…

Часто я молю Господа, чтобы Он сподобил меня участвовать в настоящей битве, как то подобает солдату, я верю, это будет очищением, но я знаю также, что не это главное; Фердинанд Эбнер [84] Эбнер Фердинанд (1882–1931) — немецкий философ. Во время Первой мировой войны в связи с плохим состоянием здоровья не был призван в действующую армию, но тем не менее пошел в нее добровольцем и работал в военном отделе социального страхования. участвовал в войне, не нося мундира, однако сказал о ней великие, величайшие слова; но в конце концов я не так — о, Господи, далеко не так — велик, как он, и, быть может, для меня это очищение стало бы огненным чистилищем или битвой за Рай; единственное, что я по-настоящему испытал на войне, — это несколько налетов на наш бункер тогда на побережье да два-три дня пальбы по нашим позициям тяжелой английской артиллерии; в конечном счете любой ребенок, живя дома, больше узнал о войне, чем я.

Я, правда, не печалюсь об этом, я — солдат и должен находиться там, куда меня определил Бог; но все-таки странно, не так ли, что меня перевели из прежней дивизии, которую, видимо, направят на Восток; ах, я бы охотно смирился с возможностью или необходимостью отправиться следующей весной в Россию, если бы снова оказался в прежней части и тогда смог бы поехать в отпуск, но я должен подчиниться воле Господа, который наверняка вызволил меня оттуда: «Но и волос с головы вашей не пропадет» [85] Евангелие от Луки, 21, 18. .

Да, повсюду война, война, война; все пустынно и безрадостно, люди печальные, усталые и голодные и неприветливые; побережье безлюдно, морская гладь без судов, несколько рыбацких лодок, выходящих иногда в море, в счет не идут. Руины городских ворот и стен мрачно торчат среди новых домов, возносится ввысь церковь, такая же древняя, как и крепость; испорченные дождем таблички, серые и потускневшие, возвещают о том, что Жанна д’Арк штурмом взяла этот город и освободила его [86] Неточность: Жанна д’Арк лишь проходила через этот город, когда ее переправляли на казнь в Руан. ; да, ничего радующего сердце здесь нет, многие, очень многие дома, почитай, большинство, нежилые, иные совершенно разрушены, сожжены и разграблены воровским отродьем, это сразу бросается в глаза, их словно обглодали алчные крысы…

Вышли все-таки, пожалуйста, свидетельство об увечье, полученном во время налета авиации!

[…]

Западный фронт, 2 декабря 1942 г.

[…]

Я уже поднимался к себе наверх в мой спальный кабинет, однако там не очень уютно, а главное — холодно, поэтому я снова спустился вниз и сел поближе к отоплению; ах, как же хочется почитать еще раз какой-нибудь по-настоящему хороший, старый, полный жизни, гуманный роман Мориака, но лучше всего Достоевского; еще раз окунуться в поток человеческих возможностей и страстей; взять хотя бы «Идиота», мне кажется, нет более захватывающей книги, чем эта; может быть, ты припомнишь ту сцену, где оба мужчины, Рогожин и Идиот, сидят возле трупа Катерины [87] Ошибка Бёлля: он имел в виду Настасью Филипповну. , которую Рогожин убил несколько дней тому назад, мрачная комната с плотными занавесями, в одном углу ее громадная зловещая постель, и на ней труп прелестной русской, а перед ней князь и Рогожин, этот страстный, маленький, необузданный влюбленный — гордый, и богатый, и бедный, и скорбный, оба скорбные…