Генрих Бёлль - Письма с войны

Ах, я бы охотнее жил с тобой в подвале и ел бы сухой хлеб, чем жить здесь в этой райской красоте в таком удобном доме. Это все, что я могу сказать по этому поводу.

Повсюду видишь, как солдаты гуляют с француженками, наверняка многие из таких прогулок безобидны, однако по-настоящему «благовоспитанных» девиц никогда не встретишь в обществе солдата; прости мне, пожалуйста, это дурацкое слово «благовоспитанных», я действительно покраснел, едва успев написать его, прости, — скажем так: девушку из мещанской среды не увидишь вечером на улице под ручку с солдатом чужой армии. Хотя я не нахожу ничего более отвратительного и достойного презрения, чем предательство и неверность, я могу в иных случаях понять, когда солдат в состоянии абсолютного отчаяния «сжигает мосты»… по-настоящему безнравственные люди, а их большинство, ни с чем не считаются, для них не существует ни любви, ни ненависти, и они живут так, как того требуют сиюминутные обстоятельства, но всегда с подспудным страхом перед катастрофой, которая где-то подстерегает их…

Однако среди этих солдат, проводящих время с самыми очаровательными девушками Франции, есть печальные и трагические фигуры; я часто вижу одну пару, при виде которой у меня сжимается сердце; нет, правда, когда я вижу обоих, то испытываю нечто невыразимо таинственное, необузданное, очень страшное: власть наслаждения. Не бесовское, распутное, дьявольское наслаждение, нет, а легкую, светлую, с весенним настроением божественную радость, которая вполне естественна и только естественна. Он — седовласый немецкий солдат с нервозными жестами, какие обычно бывают у интеллектуалов: пианистов или приват-доцентов литературы; его высокий лоб выдает присущий ему нордический эгоизм, свойственный людям, которые, имея низкое происхождение, сумели-таки пробиться в среду влиятельной интеллигенции; однако в этом солдате, в его глубоких серых глазах, заметно какое-то сияние и благородство, поэтому хотелось бы верить, что он не способен на измену; я уверен, этот мужчина при «нормальных обстоятельствах» никогда не позволит себе поцеловать чужую женщину так, как свою жену, да что там: он даже не стал бы флиртовать. Она еще совсем юная и очень красивая, с прекрасной фигурой, необычайно обаятельная и умная, все это, бесспорно, имеет высокую цену и хорошие шансы, но пропадает зря, пропадает из-за войны…

В определенные часы и дни она проходит мимо наших окон, а спустя несколько минут уже вместе с ним возвращается назад; они не спешат, но быстрой и нервной походкой направляются к маленькому домику на набережной и исчезают за его дверью. Мне кажется, она спускается к нему на берег неподалеку от его бункера и ожидает своего возлюбленного на границе между свободной и военной зонами, где рядом с толстыми бронированными стенами и колючей проволокой расположены небольшие дома горожан. Он выбирается из этой «страны солдат», в которую вход штатским строго запрещен, и они идут в маленький домик у гавани; всякий раз при виде этой пары мне становится грустно и тяжело. Он всегда печальный и радостный, а она гордая и счастливая, как королева! Не берусь утверждать, что этот мужчина не любит свою жену. Бесконечно трудно судить его, и упаси нас Бог осуждать их! Я вообще считаю, что у нас нет никакого права осуждать человека за его грехи. Эта пара представляется мне воплощением греха против любви, да и то, пожалуй, потому, что у меня такое чувство, будто у этого солдата есть жена, которая любит его, а он любит ее; на меня нагоняет тоску слабодушие солдата, заставляющее его с закрытыми глазами принимать от чужестранки поцелуи, слова и нежности, но она никогда не сможет любить его так, как его собственная жена, с которой он связан сердечными узами, а также общей болью разлуки, венчающей любовь…

Роковая эта пара, хотя ее и не обуревают подспудные темные желания сладострастья и разврата, нет, нет, слабость это, только слабость. Господи, помоги им! Среди всеобъемлющей порочности, которой не свойственны ни грусть, ни трагизм, эта пара представляется мне порой неким драгоценным видением. Часто я испытываю нетерпеливое желание познакомиться с обоими, поговорить, потому что, несмотря на грозящий им несчастьями рок, они охвачены необъяснимым «волнением, беспокойством», ты понимаешь меня? Но это просто заблуждение, ты согласна?

Ах, я бы еще о многом рассказал тебе, в основном я рассказываю тебе о том, что лежит на поверхности, поскольку для изложения другого у меня к вечеру уже нет сил, да и слог мой становится таким ленивым…

Знаешь, однажды я повстречал в Париже пьяного солдата, который, еле ворочая языком, поведал мне страшную историю; но она вдруг улетучилась из моей головы, хотя все происшедшее в ней было странным и невероятным. Лучше я расскажу тебе эту историю завтра или как-нибудь в другой день, я безумно устал.

[…]

На канале, Пасха 1943 г.

[…]

Ну вот, наконец-то нашел тут в углу свою ручку и просто счастлив, потому что последние дни был вынужден писать свои «самые важные» письма карандашом. Как-то я обещал тебе поведать историю, услышанную однажды в Париже из непослушных уст одного пьяного солдата; не знаю, может быть, она чересчур печальна, но мне хочется поделиться ею с тобой, к тому же ведь я обещал тебе рассказать ее… Мы тогда ехали в метро, и она запала мне в душу, как крошечное, но обещающее богатые всходы зернышко, и вот теперь, спустя много времени, она вдруг ожила в моей памяти. Представь себе очень простого, очень верного, очень умелого и вообще прекрасного человека, ремесленника, с небольшой мастерской при доме, и его жену, красивую женщину, которую он любит и которая любит его; они ведут жизнь самую обыкновенную, простую, и все у них ладится, все отлично, а потому и прекрасно; но однажды муж уходит на войну, безмерно там страдает от тоски по своей любимой женушке… и как-то раз, пребывая в состоянии легкого подпития, отправляется в одну из пивных, где при желании можно было вполне утишить свои греховные помыслы; и тут происходит нечто невероятное: выпивая у стойки, он видит женщину, волосы которой, глаза, лицо, улыбка, как у его жены (ах, действительно невозможно, чтобы две женщины имели совершенно одинаковую улыбку), но он видит ее, эту женщину, как две капли воды похожую на его жену; его наполняет огромная радость и безумное желание обладать этой женщиной, своей женой… в очень скромных выражениях он просит ее отдаться ему, и происходит нечто неприятное: она сопротивляется и жеманничает, что прежде вообще не было свойственно ей, но, вероятно, она предчувствует необычное любовное приключение, которое могло бы скрасить ее невыносимую жизнь, и потому затевает борьбу… четырнадцать ужасных дней она ломается, разрешая ему просить и умолять себя, и наконец сдается и позволяет завоевать себя, после чего он, не обладая большой фантазией и воображением, еще больше убеждается в ее сходстве со своей женой… С каждым днем она становится желаннее и краше и все более похожей на его любимую жену: трагизм происходившего усиливался еще и тем, что он не получал в это время писем из дома…