Юрий Софиев - Вечный юноша

Когда он кончил, попросил слово Волошин, присутствующий на лекции.

Волошин был небольшого роста, но с огромной головой и она казалась еще больше от буйной шевелюры. С необычайно гордым видом он вышел на сцену и высокомерно продекламировал:

И сошел со сцены.

«Муравей» Яблоновский добавлял, что в последствии острота их полемики изжила себя и он вполне дружески встречался с «фивийским сфинксом» Волошиным.

3.

Ла Рошель

Ла Рошель

С необычайной остротой возникло видение Ла Рошели. И между прочим — обнаженное во время отлива дно внутреннего порта, со всякой рухлядью, сброшенной с бортов кораблей, и среди нее множество огромных мертвых araiqmees de mere.

И захотелось устриц и крабов с Musckolie! Но все это навеки невероятно и недостижимо!

Милая Франция!

Нельзя не любить эту страну (с необычайно тонкой и изумительной интеллигенцией, подчас претенциозную и смелую в своем мещанстве и все-таки бесконечно милую, и все-таки со следами настоящего величия).

С Ла Рошеля все началось с Раей (Миллер — Н.Ч.). В маленьком отеле у вокзала.

По Ля Рошель бродили с Леной (Лютц— Н.Ч.). Чудесные дыни… И «исторические эмоции» на каждом шагу.

С Раей вспоминали в Ла Рошеле Ладинского (Антонин Ладинскй, поэт, писатель, ставший известным советским романистом, который писал на исторические темы — Н.Ч.). В своей статье он все расписывал цветные паруса, но на этот раз мы никак не могли их обнаружить, и Рая убеждала, что Ладинский их выдумал. Нет, это, естественно, couleur locale Ла Рошель.

Вероятно, в жизни я не столько слушал, сколько смотрел. Мне, видимо, свойственно «видение» мира, и потому его виденья всегда чаровали и меня, возможно, я родился художником и художником-пейзажистом, всю жизнь меня пленяли краски, но если у меня и были кой-какие способности к рисованию (они складывались в отрочестве), то анемия воли и лень сразу загнали их глубоко в землю. Звучание пришло гораздо позднее. Но к музыке, пожалуй, я всю жизнь остался глух. Хотя совсем не безразличен.

Мир я вбирал не столько «слухом и умом», сколько глазами и сердцем.

В живописи я люблю виденья жизни, но равнодушен к литературщине.

Всякое подлинное видение жизни — идейно, потому что оно наполнено созерцанием, вызывает не только наслаждение прекрасным, но и будит мысль, вызывает раздумья, будит мечту. Но мою собственную мечту, самое дорогое, затаенное, зовущее и волнующее.

Всякая заданная идейность, иллюстративность — мертвы.

Я равнодушен к «передвижникам» — живопись у них подсобна. Мертва она у Шишкина и у Айвазовского. Так ли это?

Но люблю Левитана, Куинджи, Врубеля, Нестерова, Коровина, Малявина, Бакста и многих других. И, конечно, французских импрессионистов. Да, живя в Алма-Ате, уж не завернешь, идя с работы, в Лувр! (…)

Мне трудно понять всего Пикассо. Я очень люблю его линейные рисунки. Изумительную, полную жизни, линию. Минимум средств — максимум выразительности. Его реалистические вещи — кстати, не портрет жены, а девушка и юноша (не то испанского, не то еврейского типа), но его одновременное совмещение профиля и анфаса, и многие другие.

Пожалуй, и керамику — понимаю не очень. Она меня оставляет равнодушным. Что-то не верится, что так можно видеть мир, впрочем, так его можно мыслить.

***

Возможно, что мир я воспринимаю глазами и сердцем, но претворяется это видение в звучание, ибо в стихах у меня всегда основное — «магия слов», «магия поэзии». Через «магию слов» воспринимаю я и стихи. «Магия поэзии» — волшебное сочетание звуков:

Или неведомого автора:

К этому я возвращаюсь постоянно.

4. 14 / XII

Спор Игоря (сын Ю.Софиева — Н.Ч.) с Матюшенкой (?) о Некрасове.

Игорь:

— Некрасова любить, потому что он доступен всем, за его гражданскую тематику? Но это не настоящая поэзия! и т. д.

Я спросил Игоря:

— Как, по-твоему, Блок понимал поэзию?

— Ну, конечно!

— Так вот Блок очень любил Некрасова.

У спора этого, о Некрасове — борода до колен. Эстеты и снобы XX века видели (и снобистски отрицали) его гражданскую тематику (при чем здесь, мол, поэзия?! Это публицистика!) и не видели подлинного поэта.

Причастен к этому делу и Вл. Соловьев:

И я прочитал Игорю:

Здесь богатство «основной словесной ткани», «магия поэзии» и только глухому, только ни черта в поэзии не понимающему это неясно.

Потом прочитал Тютчева:

***

Как океан объемлет шар земной,

* * *

Есть в светлости осенних вечеров…

* * *

Песок сыпучий на колени…

***

О чем ты воешь, ветр ночной

***

О, как убийственно мы любим…

***

О, вещая душа моя!

***

Есть в осени первоначальной

***

От жизни той, что бушевала здесь

***

О, как на склоне наших лет…!!!

А сколько времени этот великий поэт во всех учебниках русской литературы шел под рубрикой: «Второстепенные поэты»?

5.16/ XII

«Без сомнения, каждый литературный критик должен быть в то же время и сам поэт; это, кажется, одно из необходимейших условий настоящего критика».

Ф. Достоевский