Юрий Софиев - Вечный юноша

«Передо мной июньский выпуск казахстанского журнала «Простор» — «литературно-художественный и общественно-политический иллюстрированный журнал Союза писателей Казахстана», издающийся в Алма-Ате, столице Казахстана.

Рисунки, заголовки, репродукции, шрифт — сделаны с современным вкусом, литературный отдел, в общем, тоже на неплохом уровне.

Отмечу стихи казахстанской поэтессы Турсынхан Абдрахмановой (пишет стихи с 1954 года, автор трех сборников стихотворений), полные восточного своеобразия, претворенного по законам новой русской поэзии. Хотя в переводе (хорошо сделанном Федором Моргуном), конечно, часть очарований стихотворений пропадает, все же общий тон Абдрахмановой и ее интонации до нас доходят.

Другой казахстанский поэт, О.Сулейменов, вероятно, очень порадовал бы своим стихотворением «У памятника неизвестному солдату» Н.Берберову, стремящуюся направить новейшую поэзию по пути современной западной. О.Сулейменов пишет без рифм, образы его ассоциативно стремятся вызвать ряд «приближающихся» образов, стихотворение растянуто, как и полагается тем, кто следует, например, за Элиотом.

Отдел прозы содержит «Документальную» повесть Ф. Егорова из эпохи последней войны — «Встретимся в Берлине» и переводной рассказ восточно-германского писателя Г. Продоля «Тюбик губной помады» с искусно запутанным авантюрно-шпионским содержанием.

В отделе «критика, библиография» — содержательная статья о творчестве М.Шолохова, И.Омарова («Заметки читателя») и статья Х. Алибаева о воспоминаниях И.Эренбурга «Люди, годы, жизнь» (книга I и II и помещенная в «Новом мире» книга III).

ХАлибаев подробно разбирает отдельные главы книги Эренбурга, отмечая его уменье делать портреты писателей, поэтов и художников, русских и иностранных, и в то же время касаться многих других вопросов порядка художественного, общественного и национально-политического.

Петр Гавриленко в очерке «Месяц в станице Вешенской» рассказывает о М. Шолохове. К очерку приложено несколько репродукций: Шолохов на охоте, Шолохов с внуком Андрюшей, держащий убитого селезня, и Шолохов с двумя другими охотниками под стогом сена.

Интересны также «Страницы истории» — о прошлом Алма-Аты и об истории этого древнего края.

Сделав беглый обзор шестого выпуска этого журнала, перейду к неожиданной встрече, на страницах литературного отдела, с двумя «парижанами», бывшими членами «Союза молодых поэтов и писателей в Париже» и участниками монпарнасской жизни.

Это, во-первых, покойная поэтесса Ирина Кнорринг, автор двух сборников стихов, изданных при ее жизни, и третьего, вышедшего посмертно в 1949 году.

Краткая биографическая заметка рассказывает о горькой судьбе Ирины Кнорринг, о ее трудной эмигрантской жизни, осложненной тяжелой, хронической болезнью, от которой И. Кнорринг и умерла в 1943 году, во время оккупации немцами Парижа.

Затем следует семь стихотворений Ирины Кнорринг разных лет, полные грусти, тоски по родине и ощущения обреченности — И. Кнорринг сознавала, что ей лично никогда не удастся дожить до лучших времен.

Стихам Ирины Кнорринг отзыв о ее поэзии Анны Ахматовой, датированный 24 марта 1962 года (Ленинград) — его с радостью прочтут те «парижане», которые любили стихи Ирины Кнорринг — привожу его полностью:

«По своему высокому качеству и мастерству, даже неожиданному в поэте, оторванном от стихии языка, стихи Ирины Кнорринг заслуживают увидеть свет. Она находит слова, которым нельзя не верить. Ей душно, скучно на Западе. Для нее судьба поэта тесно связана с судьбой родины, далекой и даже, может быть, не совсем понятной. Это простые, хорошие и честные стихи.

Анна Ахматова».

Крыловская строчка «Из дальних странствий возвратясь», пришедшая ко мне из «запаса памяти», в приложении к судьбе Ирины Кнорринг, звучит лирически и трагически.

— Вся зарубежная литература — в дальнем странствии — и сколько еще книг, написанных на берегах Сены, со временем вернется к своему народу?

Зато писания другого бывшего «парижанина» Дмитрия Кобякова заставили вспомнить другие строчки басни Крылова:

«Встреча с Маяковским», «Вечер в Париже» и особенно «Последнее свидание» Д. Кобякова во многих местах похожи на повествование «вышеозначенного дворянина».

«Встреча с Маяковским», которому Д.Кобяков, как Вергилий Данте, показывает парижский «ад еврейского квартала», мы принуждены верить — за отсутствием иных свидетелей.

Может быть, действительно Маяковский и ударил «наотмашь, изо всей силы палкой по загремевшей трубе с афишами «Фоли Бержер» и «Казино де Пари» (с полуобнаженными дивами), расклеенными в этом большом квартале, хотя обычно такие афиши

расклеивают на «Больших Бульварах», на «Елисейских полях» и т. д., — там, где есть клиенты.

А квартал этот парижане знают: бедный квартал, вывески на еврейском языке, еврейские булочные и гастрономические магазины, но все же дома там — как во всех бедных кварталах Парижа, неказистые, старые, но приличные. Поэтому картина нищеты и грязи, какую изобразил Кобяков, — преувеличена.

А немцы не устраивали в еврейском квартале Парижа гетто, они хватали и свозили в Дранси (в лагерь) для «отправки» в неизвестном направлении «всех евреев» — бедняков из еврейского квартала, и богачей из аристократических «Пасси» и «Отей».

Что же касается до лачуг и грязи, то в те годы можно было показать места много хуже «еврейского квартала» — так называемую «Зону» на окраинах Парижа, где люди действительно ютились не в домах (пусть старых и давно не ремонтированных), а в полуразбитых вагонах и хибарках, построенных из грязных досок и заржавленных железных листов — теперь эта «Зона» уже не существует.

Во втором рассказе — «Вечер в Париже» Кобяков верно изображает Куприна и его тоску по России. Андрей Седых в своей книге «Далекие, близкие» тоже говорит об этом.

Куприна, как известно, увезли в советскую Россию совсем больного и уже плохо соображавшего, но — подчеркивает Андрей Седых — «было бы ошибочно думать, что эта последняя, трагическая поездка Куприна не соответствовала его сокровенным желаниям».

Иное — о Бунине. Слова, которые, якобы, Куприн сказал Кобякову о настроении Бунина, вызывают большие сомнения.

«— Вы знаете, — и он хитро посмотрел на меня, — пишет Кобяков, — ведь Бунин очень хочет ехать домой, даже шаги какие-то предпринимал и очень боится, чтобы об этом не узнали».

Бунин в то время как раз был настроен особо антисоветски, все это знали, возвращаться в Советскую Россию не собирался и, конечно, «шагов» не предпринимал.