Юрий Софиев - Вечный юноша

Вспомнил Фабера. Свои наблюдения в апрельской экспедиции. Беседа с Мариковским и Бутовским. Выводы П — Мал.: «Цепной или сериальный характер деятельности, столь типичный для сложных инстинктов насекомых, в поведении скарабея оказался затушеванным».

Захотелось рассказать обо всем этом читателям «РН».

По вечерам пишу при свече! Так как пароходство обрезало на базе электричество, за неуплату — подумать только, всего 10 рублей, а плательщики Академия Наук! И все-таки обрезали.

Откуда-то, издалека — ночные песни. Звонкие девичьи голоса. Чаще с металлическим звучанием.

И уж когда лег, случилось неожиданно стихотворение. Встал, зажег свечу и записал его. Побоялся на утро забыть.

***

21. 6/XI

Сегодня днем неожиданно написал «Старая лодка»

Странное дело — всю жизнь я писал строго выдержанными правильными размерами, а сейчас хочется их ломать без всякой системы, «как поется». Стихи «так себе», но с какой-то неопределенной грустью, может быть, с внутренней взволнованностью «второго плана», «подтекста». Стихи ведь, в общем, не о любви, а о человеческой жизни.

Удивительнее всего, что я их опять пишу. А, может быть, потому что в эти пятнадцать дней «ушли все заботы». И я наедине с природой. В кажущемся безделье. (Пушкинская «праздность», необходимая творчеству).

Хотя после каждого кажется, что последнее, что после него ахматовская «непоправимо белая страница».

Впрочем, и Ахматова, после «непоправимо белой страницы» пишет и пишет себе на здоровье!

То же и у Пастернака:

Но это не кокетство. Это верное и подлинное чувство поэта, а не версификатора. У версификатора его не может быть. Этот строчит — будь здоров! На всякий очередной случай.

Космонавт — даешь космонавта!

Уборка урожая — даешь уборку!

Борьба за мир — даешь борьбу за мир!

Куба — даешь Кубу!

Лумумба — даешь Лумумбу!

Словом, эти реагируют на современность автоматически, незамедлительно и в полной мере. А сколько бумаги уходит на эти «ложноклассические» вирши. И какое беспощадное отношение к читателю. Впрочем — читают ли их?

В Илийске стал необычно много курить — зарез для меня.

У меня, как мне кажется, — лучшие концовки, две последние строчки:

И т. д., что пришло в голову.

Стихи Роберта Рождественского «Спор», «Улыбка» и т. д. Интересно, не сын ли он Всеволода? (Приклеен рисунок-шарж на Р. Рождественского — Н.Ч.).

— А все-таки, все вы, друзья, (поете) в полголоса, у всех у вас хвосты поприжаты. А жаль, потому что голоса есть сильные, чистые. Вознесенский, Евтушенко, Л.Мартынов и др. И невольно вспоминается Монтень:

«Я говорю правду не всегда до конца, но постольку, поскольку осмеливаюсь…» То-то и оно-то. Настанет ли когда-нибудь для русской литературы время, когда цензура (какая бы она ни была) будет упразднена окончательно и бесповоротно, как нечто оскорбляющее достоинство Человека?

***

7/ IX Илийск

А кто знает теперь Андреевского «Сашку Жигулева» — одна из лучших вещей Андреева.

22. 4/X

Иван Васильевич. Устроился кладовщиком. Поворовывает, но так, соблюдая, по его словам, меру. Однако на поллитра хватает каждый день. Получает немного, 55 + 45 пенсии. Инвалид войны. Танкист. Офицер резерва. Горел в танке. Потерял глаз.

Русский богатырь. Жена работает уборщицей в К.Г.Б. Вероятно, имеет 40 р., 6-ти летняя дочка.

За поллитрой:

— Живу я один раз и на… мне все остальное а жизни нет!

Словом — счастливое завтра его мало устраивает. Откровенная философия мещанства, но имя-то им — легион!

И может ли обыкновенный, средний человек — имя которого тоже легион — жить «завтра», если оно отодвигается за предел жизни?

Иван — читающий человек. Перебрал у меня в библиотеке массу книг. Любит Есенина. Даже цитирует. Восторженно отзывается об Эренбурге. На фронте его стихи имели большой успех.

— Вот мой учитель говорил мне: «Прочитай Толстого!» Я говорю: их три, а ты всех трех прочитай, прочитай классиков — вот и поймешь жизнь. — Иван возводит руками как бы пирамиду и говорит: — А как ее понять, жизнь-то?

Но современная газетная публицистика — приводит его в ярость, как и многих.

— Ведь врут без зазрения совести, славословят! А ведь жизнь-то у нас, у работяг, — трудная.

Беда в том, что человеку свойственно сравнивать, оценивать свой собственный жизненный опыт, свой отрезок времени, и, если он видит улучшение жизни и своей собственной в особенности, он это дело одобряет. Да и то — прошедшие, пережитые трудности временем сглаживаются, забываются, и, не смотря на то, что уровень жизни у человека, объективно, растет, новые трудности — искажают перспективу.