Георгий Адамович - Письма Г.В.Адамовича к З.Н. Гиппиус. 1925-1931

Напишите мне, если будете добры, — только поскорее, а то я уеду.

Был ли у Вас Поплавский и как он Вам понравился [282]? Он, по-моему, умный и талантливый, но хитрый, вроде как Есенин подыгрывался под «простачка».

Есть ли новости из области Ходасевича? Впрочем, это меня больше не занимает и не задевает [283].

Целую Ваши руки и шлю искренний привет Дмитрию Сергеевичу и Влад<���имиру> Ананьевичу.

Преданный Вам Г. Адамович

19 апреля <1928>

<���Адрес в Ницце>

< Штемпель: 4 juin 1928. Бумага кафе «Веплер»>

Дорогая Зинаида Николаевна

Пишу Вам «без повода». Сидя в кафэ и размышляя под музыку о бренности человеческого существования. Благодарю Вас за надписи на книге. Но предостережение я не совсем понимаю. Георгий Иванов, который — очевидно — совсем не глуп, говорит: «Все равно — все чушь». Я ему возражаю и ругаю его больше так для «гигиены» — но очень сомневаюсь, не прав ли он. Особенно здесь, за тридевять земель от России, вне времени и пространства. Кому, зачем, что, для чего, как? Я все больше и больше думаю, что настоящая «миссия русской эмиграции» [284]была бы попробовать «подышать горным воздухом одиночества» [285], т. е. не пропустить случай, который больше не повторится. Ведь будто на необитаемом острове — человек, Бог и природа. Никакой цели и даже — оправдания. Но знаете — нет людей подходящих, которые могли бы «подышать», даже понять, что это такое. Не упрекните меня в высокомерии, если я пишу это. Я реально, может быть, тоже не могу — но «в проэкции» могу, а пожалуй, это мне только кажется. От «двоящихся мыслей».

У Вас, за последним воскресным чаепитьем, была, конечно, — чепуха, и, кажется, Д<���митрий> С<���ергееви>ч от этого изнывает, а Вы гораздо меньше, потому что снисходительнее. Удивительно, что «напряженность разговора обратно пропорциональна количеству говорящих». Это почти формула. Напряженность — т. е. уровень. С глазу на глаз люди не станут говорить глупости и отшучиваться ото всего, втроем — чуть больше, а если четыре-пять — так все там и катится.

Veuillez agreer l’expression de mes sentiments respectueux [286].

Преданный Вам Г. Адамович

25 июля <1928>

Дорогая Зинаида Николаевна

Я уже с неделю в Ницце. Но уверен, что ввиду крайней жары Вы поехали в Ваш горный шато [287]и потому не рассчитываю Вас видеть. Не знаю, перешлют ли Вам письмо.

Напишите, будьте добры, — «как и что». В Париже мерзость запустения. Все-таки там ведь (зимой) сложилась какая-то «жизнь», — и я иногда боюсь: а вдруг даже и этого не будет? Не возобновится после дачного распыления? Когда я уезжал из России, я хотел вернуться во что бы то ни стало — потому что «трудно начинать новую жизнь». Ну вот, все мы начали. Но опять оборвать и опять начинать я, по крайней мере, не желаю. «Исповедую подлость», как сказала бы Марина. Впрочем, все это только в теории.

В ожидании письма целую Ваши руки и прошу передать мой поклон Дмитрию Сергеевичу и «Володе».

Преданный Вам

Г.Адамович

<���Адрес в Ницце>

16. VIII.<19>28 г.

Дорогая Зинаида Николаевна

Получил сегодня Ваше письмо — и читал его со «смятением». За что Вы меня попрекаете? Это первое письмо, которое я от Вас тут получил. Или Вы забыли, что мне до сих пор не писали, или опять… письмо пропало. Я удивлялся, что от Вас нет ответа, но решил выждать. Лето, жара да может быть и что-нибудь другое [288].

Надеюсь, теперь наша переписка наладится. Как Вы знаете, я корреспондент исправный.

Что Вы «имеете сказать мне», как пишете? Сообщите, ради Бога. В одиночестве «мы любопытны и не ленивы» [289]. «Корабль» я действительно надул, но по полному забвению (честное слово) и без всякого злого умысла. Напишу сегодня Терапиано, чтобы не обиделся [290]. А вообще — ничего нового. Я пишу чушь и читаю чушь. Впрочем, сегодня собираюсь писать о Толстом, к «столетию» [291]. Я бы хотел еще в «Зел<���еной> Лампе» затем к нему вернуться [292], ибо все больше становлюсь его «поклонником», в пику Вашему Соловьеву. Надеюсь на вести от Вас. Долго ли Вы еще в Торане?

Целую Ваши руки.

Преданный Вам Г. Адамович

Получили ли Вы том шепеляво-теневого «радотажа» [293]?

23. VIII.<1928>

Дорогая Зинаида Николаевна

На Ваш пространный выговор и «указания» — термин Ваш — я нисколько не обижен, конечно, но удивлен. Почтой я не заведую и за потерю писем не отвечаю. О «Корабле» забыл по многим причинам, о которых рассказывать скучно. Но признаюсь, могу забыть и без причин. C’est a prendre ou a laisser [294]. В особо-родственных чувствах к «Кораблю» я никогда не изъяснялся. Наконец, о нарушении могильного договора [295], — сознательно не нарушал, и на упрек без «фактической подкладки» ответить не могу. Конечно, 1/100 часть нарушения была и должна быть, мелочь какая-нибудь. Вам ли это не понять? Ведь это входит само собой в договор. Исключения в правилах, яды в медицине и т. д. Но, может быть, я сболтнул 2/100, да и то никому как спарже, которая сам такая могила <���так!>, что ему можно открыть план убийства Пуанкарэ [296]. Один наш общий приятель говорит о Вас — «женщина великого гнева» [297]. Я иногда чувствую это, — впрочем, редко, за что при гневном Вашем характере приношу Вам благодарность.

Все это пустяки, конечно. В Thorenc я не могу приехать, к сожалению. Подождем, когда Вы с Ваших высот спуститесь — тогда приеду в «глубокой ночи».

У меня к Вам большая просьба: Вы пишете стихи, и пришлите их, пожалуйста. Я бы сказал, что в ответ пошлю свои, но когда-то Ахматова жестоко обиделась на М.Струве за такое «и я тоже» [298]. А так как я в трепете, то и опасаюсь. Вы, вероятно, морщитесь на мою советскую «меледу» в «П<���оследних> Н<���овостях>» [299]. Что делать! «Наш читатель это любит», как говорит Кантор. Толстого я написал и послал, — но что из этого выйдет, не знаю. Это все-таки не «меледа», и писал я с интересом, впрочем, ежеминутно одергивая себя для «нашего читателя» и разъясняя всякие 2 х 2. А во-вторых, сегодня Маклаков расписался вовсю, — и очень недурно, кстати [300]. Затем, я писал как продолжение споров в «З<���еленой> Л<���ампе>» — что многим окажется непонятным [301]. Поэтому сомневаюсь. Знаете, я прочел наконец «Жизнь Арсеньева» [302]очень внимательно — это прелесть, и я не понимаю, почему было некоторое «неодобрение». Мне лично не по сердцу это «прощание с погибшей Россией», т<���ак> к<���ак> меня оно не трогает и я могу «распроститься» легче. Но именно Бунин должен был такое славословие сочинить, и, право, было бы все-таки обидно за «матушку-Русь», если бы никто ей хорошей отходной не пропел. Это национальный монумент, и мне жаль, что я не могу об этом написать: 1) автор непременно обидится, 2) читатели непременно скажут, «опять подлизывается к Б<���унину>» и т. д. Напишите, пожалуйста, о дальнейших планах, на кот<���орые> Вы намекаете. Меня несколько смущает «Мессия» и «П<���оследние> Н<���овости>». Написать? Какова их позиция? Что думает Д<���митрий> С<���ергеевич>? Я думаю, до приезда Мил<���юкова> они ни на что не решатся. Да и книги у меня нет [303].