Георгий Адамович - Письма Г.В.Адамовича к З.Н. Гиппиус. 1925-1931

Имя В.Ф.Ходасевича упомянуто здесь как символ последовательного пушкинианства (заметим в скобках, что «незыблемый критерий» Адамовича может быть ритмико-интонационной отсылкой к названию знаменитой речи Ходасевича «Колеблемый треножник»).

Речь идет о недавно появившемся романе «В Проточном переулке» (Париж, 1927). Адамович рецензировал его в таких выражениях: «Читатель! Не совестно ли вам за автора <���…>. Правильно говорят: бумага все терпит. Если бы не это долготерпение, она под эренбурговским стихотворением в прозе рассыпалась бы от стыда и от злости» (Адамович-2. С.275), Продолжая тему «потери ценностей» (см. примеч. 13), Гиппиус писала Адамовичу 24 июля: «…читайте, читайте Эренбурга, есть же — пусть малая — надежда рассердиться. Сколько бы вы ни потеряли — до того состояния “неимения”, в каком находится Осоргин (только что написавший нежнейший отзыв об этом самом Эренбурге), вы не дойдете никогда. И кстати: разве так возмутительно, что у неимеющего Осоргина отнимается и то, что он имеет? Не должно ли так быть по правде?» (Пахмусс. С.352). Гиппиус называет рецензию М.А.Осоргина на роман «В Проточном переулке» (ПН. 1927. 21 июля; обширная цитата — Попов В., Фрезинский Б. Илья Эренбург в 1924–1931 годы: Хроника жизни и творчества. СПб., 2000. Т.2. С. 211–212).

На этот вопрос Гиппиус подробно отвечала в письме от 24 июля: «Новый Дом, в ожидании великих преобразований и богатых милостей, пока что высвобождается от несчастного факта (видимо, слово неверно прочитано публикатором и следует читать «Фохта». — Н.Б.), превращается в Наш Дом и выходит в приблизительно прежнем виде. Грандиозные его проекции не исчезают, но откладываются до осени. Наш Дом — однако, нитка, которую нужно тянуть» (Пахмусс. С.351). О судьбе «Нового дома» вспоминала Н.Н.Берберова: «уже после первого номера (1926 г.) “Новый дом” оказался нам не под силу: Мережковские, которых мы позвали туда (был позван, конечно, и Бунин), сейчас же задавили нас сведением литературных и политических счетов с Ремизовым и Цветаевой, и журнал очень скоро перешел в их руки под новым названием (“Новый корабль”)» (Берберова Н. Курсив мой: Автобиография. Нью-Йорк, 1983. Т.1. С.317).

Относительно этого рассуждения Адамовича Гиппиус писала 24 июля: «Насчет “манифеста”… вы, конечно, шутите? Но меланхолические шутки. Я, слава Богу, не Игорь Северянин, помноженный на Бальмонта, чтобы в данном положении, при данных обстоятельствах, с такими претензиями выскакивать. На кой черт кому из Талиных и Шлецеров я нужна со всем моим багажом? Людей смешить? Вас развлечь? Нет, эти выстрелы из пробкового пистолета меня не соблазняют» (Пахмусс. С. 353). См. также примеч. 50.

Шлецер Борис Федорович (Фердинандович; 1884–1969) — литературный и музыкальный критик.

Об этой статье Адамович писал также М.Л.Кантору: «Посылаю статью Талина, которую Вы мне переслали. Почему он мне прислал? По-моему, ее надо напечатать, хоть она премерзко написана (не в тоне “Звена”). Но содержание — живое и в общем верное, не сделать ли “в дискуссионном порядке”?» (Письма в «Звено». С.155). Такая статья в «Звене» не появлялась.

4 августа 1927 Гиппиус писала: «Книга Анненского у меня в Париже, вполне сохранна» (Пахмусс. С.359). Судя по всему, речь идет об экземпляре, описанном Адамовичем в очерке «Зинаида Гиппиус»: «Поэзию Иннокентия Анненского она в свое время полностью просмотрела <���…>, а прочтя “Кипарисовый ларец” впервые в Париже, вернула мне книгу с замечаниями на полях столь безгранично безапелляционными и до смешного близорукими, что следовало бы экземпляр этот ради памяти ее уничтожить» (Одиночество и свобода. С. 87–88).

Инн. 12:24.

«Умри и будь!» (нем.) — цитата из «Фауста» Гете.

На этот длинный пассаж Гиппиус отвечала столь же пространно в письме от 25 июля 1927:

Мое простодушие, дорогой Георгий Викторович, хотя и большое — не простирается до веры, что все, что вы говорите, серьезно; нет, по видимости — чтобы меня «дразнить» (деморализовать). Однако я в такой sac <���мешок (франц.)> не дамся. Ну неужели мне поверить, что вы искренно будете повторять подобные затхлости, вроде «человек — это гордо» или размазывать, после Шеллинга, Ницше, после Вейнингера и Вл. Соловьева, «высокую» идею богоборчества, да еще в таких «общедоступных» тонах? Когда-то этот карандаш был тонко очинен, но с тех пор имел время отупиться; ей-Богу, нынче и последняя кухарка карандаш слюнит, чтобы что-нибудь написать. <���…>

Я, конечно, со всеми вашими положениями согласна (и даже родилась, кажется, с ними). Еще бы не «все пройти насквозь», еще бы не со «всем грузом»; и далее — еще бы не с «открытыми глазами» (моя классическая фраза — «сознавай и себя не обманывай»), наконец, еще бы не Вольтер, если выбирать между ним и готовым «аще и обряще», еще бы не было правды в «разуме» (большом) и даже в маленьких «разумничках» вроде Писарева… и т. д., и т. д. Я не вижу корысти и обо всем этом беседовать, ибо все это слишком известно и слишком бесспорно. Только выводы наши не сходятся: мои логичны, а ваши… так неожиданны, что тут-то я и склонна видеть «нарочные» белые нитки, которыми вы их, для меня, пришили. «Пройти» все — хорошо; но «пройти» не может означать «завязнуть». Как это и «пройти» и «завязнуть»? <���…> Нет, давайте без хитростей: если мы оба стоим за принцип «до конца», — то стоим и за додумыванье «до конца», без уверток и белых ниток. <���…> Вообще же эти «гордости» (демонические и всякие другие, того же пошиба) кажутся мне какими-то детскими штанишками. <���…> Но, повторяю: если вы «серьезно» мне разводили всю эту «философию», т. е. ее держались бы в самом деле, то (рассуждаю по логике и по совести) — вы, во-первых, ни одного бы своего стихотворения не написали, — уж конечно! А во-вторых, и мне бы, даже от скуки, никогда не написали ни строки. <���…> Я действительно думаю, что больше силы в признании своей слабости, чем в упорном ее отрицании. Больше силы в откровенном искании помощи, чем в ее «гордом» отвержении. Говоря strictement <���строго (франц.)> о себе — <���…> я и перед вами нисколько не боюсь признаться, что я весьма слабый человек, малодушный, в общем, средний. Но все-таки я не мало имею, потому что я многого хочу. И не то чтобы я достиг, сам, а чтоб было. Вот тут, кажется мне, и весь секрет.

(Пахмусс. С. 354–356)

Из стихотворения О.Э. Мандельштама «Я не слыхал рассказов Оссиана…».

Всеволод Борисович Фохт (1895–1941) — поэт, журналист, соредактор журнала «Новый дом».