Ирина Одоевцева - «…Я не имею отношения к Серебряному веку…»: Письма И.В. Одоевцевой В.Ф. Маркову (1956-1975)

Сегодня 13 января — канун Нового Старого года — день, в который до войны устраивался грандиозный литературный бал [154]. Но зачем вспоминать о том, что прошло, забвением поросло, как говорит поэт (я).

Лучше о настоящем. Мы очень рады за Вас, что морока с переездом прошла и снова у Вас и дом, и сад, и собакам есть разгуляться где на воле [155], как тоже сказал поэт (Лермонтов). (Один вздор я горожу! Стыдно.)

Ну вот, поздравляем Вас от души и желаем всяческого благополучия и удачи на новом месте в 1958 году — и последующих.

Г<���еоргий> В<���ладимирович> хотел бы Вам сам написать, но он так плохо себя чувствует, что лежит весь день в каком-то полузабытьи.

Насчет «Кристабель» [156]Вы абсолютно правы. Я в те дни еще почти не была знакома с Г<���еоргием> В<���ладимировичем>, но помню, с каким восторгом о переводе Г<���еоргия> В<���ладимировича> отзывались Гумилев и Лозинский [157].

Боюсь, что и Лозинский часто так же отдаленно схож с переводимым оригиналом. Нет, простите, мне совсем не нравится

Это, по-моему, просто плохо — не горестен, а горек. Не ломоть, а хлеб — или по крайней мере — ломоть хлеба. Сходить и восходить. Сначала бы уж восходить, а сходить потом. Но ведь, кажется, — «как круты ступени чужих лестниц». Но об этом не стоит спорить. Лозинский был умница и прелесть. Одно его стихотворение попало и в мой «золотой фонд»:

Вторая строфа слабая, но эта, по-моему, очаровательна. Обыкновенно же он писал:

и тому подобное. Зато острил замечательно [159].

«Кристабель» в переводе Г<���еоргия> В<���ладимировича> потрясла мое сердце, и я написала — под влиянием, вот такими корявыми четырехударными паузниками — «поэму о Луне», напечатанную во 2-м № «Дома искусства» с иллюстрациями Добужинского. Темой послужила легенда, найденная мной в книге сына Жорж Занд Мориса [160], собиравшего всякие легенды и сказки.

И вот какое разочарование — непреднамеренная горечь слов рвется из моей души!

Если можно, пришлите дешевый маленький экземпляр «Кристабель». Здесь отдельно ее не достать. А мне хочется ее всю сверить.

Спасибо за Петербургский путеводитель. Г<���еоргий> В<���ладимирович> читает и перечитывает его и находит в нем все новые жемчужины.

Теперь я должна покаяться — я не читала статьи Ульянова, когда писала Вам, а только перелистала ее рукой небрежною, — и напрасно осудила. Прочитав, круто переменила мнение. Она и содержательна, и интересна, и заставит расквакаться лягушек нашего эмигрантского болота — что тоже хорошо.

Кстати, Ульянов писал нам: «Чего больше в статье Маркова о Г<���еоргии> В<���ладимировиче>, коварства или любви?» Но это совсем между нами, никто не должен этого знать, кроме Вас. Да и Вам, мне кажется, я не должна была сообщать. Я ему ответила, что коварства никакого не заметила, т. к. его нет, а в Вашей любви к стихам Г<���еоргия> В<���ладимировича> и к нему самому не сомневаюсь. Лишнее подтверждение — читают не то, что написано.

Ульянов очень милый, но трудный человек. С нами, впрочем, он был милый и легкий, но в нем чувствуется каменное упрямство. В Нью-Йорке он не ужился, «в нем царит ежовщина», по его словам. Я даже не поняла, в чем дело — такая я недогадливая [161].

Статья Ваша очень многим поэтам пришлась по вкусу — потому что каждому хотелось бы, чтобы это о нем было написано. И она тоже заставляет квакать лягушек.

Насчет Печаткиной — конечно, она графоманка, но некоторые страницы «Перекати-поле» выпадают и совсем хороши. Такая невероятная смесь меня удивила. Кстати, она меня именует «чуткой И<���риной> В<���ладимировной>» и просит кланяться «Вашему талантливому мужу». О себе же сообщает, что она очень изящна, женственна и хрупка. А Е.П. Грот какая? Она оказалась для нас кладом — шлет Lederplex и Екванил и доллары на рождественского индюка, превратившегося в утку.

Пишите побольше о себе и Вашей новой жизни. Нашла ли Ваша жена работу? Теперь это ведь легче будет ей. Я получила премилое письмо от Моршена. Какой он — опишите его, пожалуйста. С сердечным приветом.

Всегда Ваша И. О.

<���На полях:> Г<���еоргий> В<���ладимирович> Вас целует, а я обнимаю всех Ваших четырех собак — четыре по числу детей Моршена. Я предпочитаю собак.

Пожалуйста, пишите Г<���еоргию> В<���ладимировичу>, он Вас очень-очень любит и огорчается, когда от В<���ас> долго нет писем. У него так мало радостей, вернее, вовсе никаких. Но Ваша статья его обрадовала — и по-настоящему.

Beau-Sejour 20 марта <1958 г.>

Дорогой Владимир Федрович,

Только что отнесла Ваше письмо Г<���еоргию> В<���ладимировичу> в госпиталь. Он уже больше недели находится там на исследовании. Ему стало так скверно, что он наконец согласился на это. Но переживает он это невероятно тяжело. И я с ним, конечно.

Вчера я говорила с старшим врачом госпиталя, которому кто-то сообщил, что Г<���еоргий> В<���ладимирович> «русский Виктор Гюго» — я с этим смехотворным мнением спорить не стала и не разочаровывала его — пусть будет Виктор Гюго, раз из-за этого он занимается здоровьем Г<���еоргия> В<���ладимировича>. — «Если бы он был обыкновенным смертным, я предоставил <���бы> его его участи». Сказал он мне, что у Г<���еоргия> В<���ладимировича> «повреждена мораль» и что его надо хоть на время вырвать из дома и поставить в нормальные условия жизни. «Иначе вы можете себя уже считать вдовой». На мой ответ, что ничего подобного я сделать не могу, он даже рассердился — «у него же должны быть друзья и поклонники, которые не дадут ему погибнуть» [162].

У меня просто голова идет кругом. Совершенно не знаю, что делать и к кому обращаться за помощью. Может быть, Вы придумаете что-нибудь. Мне так страшно за него. Я написала Адамовичу, и он мне прислал уклончиво-любезно-подлое письмо [163]: «Не волнуйтесь — все будет хорошо», в виде утешения. Кстати, он написал о Г<���еоргии> В<���ладимировиче> статью, где Вам шпильки и комплименты [164]— статьи еще не видели, но вряд ли она в каком-либо смысле сравнится с Вашей. Написала я также Е.П. Грот, оказавшейся пресердечной и предоброй, она все рвалась помочь нам «через прессу». Теперь мы и на это, конечно, согласны. Но как это организовать, чтобы получился серьезный результат? На все — и даже на большее я согласна.

Но раз я Вам уже пишу, то давайте на несколько минут забудем весь этот ужас. Г<���еоргий> В<���ладимирович> очень обрадовался Вашему письму и сейчас же прочел его. Остальные он кладет на столик и не читает, пока я у него — ведь мне, да еще по особенному разрешению — разрешается бывать у него час в день. Он очень просит сообщить имена этих двух поэтов, протестовавших против Вашей статьи, и еще большие подробности. Все это останется между нами и никак не отзовется на отношении Г<���еоргия> В<���ладимировича> к его «гонителям», а его это очень развлечет. Пожалуйста, пренебрегите прописной моралью и доставьте Г<���еоргию> В<���ладимировичу> настоящее удовольствие. Никто никогда, клянусь, об этом не узнает, а он хоть немного развлечется. Сделайте это для него.