Ирина Одоевцева - «…Я не имею отношения к Серебряному веку…»: Письма И.В. Одоевцевой В.Ф. Маркову (1956-1975)

Повеселил его также и Моршен. Кстати, кланяйтесь ему от меня сердечно. Я не пишу оттого, что у меня нет свободной минуты — и еще оттого, что он так тяготится, по его словам, перепиской — даже со мной. Но то, что он меня воображает статуей, мне нравится — хотя я чрезвычайно подвижна и внешне, и внутренно — но все-таки лестно. Смешно, что его рассердил Принц. А мне он кажется очаровательным — т. е. Принц.

Спасибо за милые слова о моих стихах. Но чем же мы, о Господи, в стихах похожи с Г<���еоргием> В<���ладимировичем>? He-ви-жу. Объясните, хоть туманно — постараюсь понять.

Кстати, стихи на смерть Полякова [165]стал писать Г<���еоргий> Владимировичу и я у него украла тему и даже «концентрированный зной» и в тартарары [166]. Впрочем, и в этом «Дневнике» много моих строк. И я (только совсем между нами) иногда переделываю, отделываю и заканчиваю. Он же этим не занимается, а иногда дарит какой-нибудь огрызок на разживу. И я с благодарностью беру. Такая уж у нас общая кухня. Но для него я пишу совсем иначе, чем для меня.

Все это о стихах, как подготовка к главному. Я написала стихи, которые хочу Вам посвятить. Но только если это для Вас подходит. Вот они. Г<���еоргий> В<���ладимирович>, как Вы знаете, стал перечитывать В<���аши> статьи и читал мне о Хлебникове вслух. Меня и Ваша статья [167], и цитаты из Хлебникова «пронзили». Результатом чего и посвящение Вам:

Если Вам действительно они нравятся — но только совсем честно, до конца нравятся — я их Вам с радостью посвящаю. Если же Вас хоть что-нибудь коробит или царапает, то, конечно, не посвящу, и без всякой обиды, дружески не посвящу. Отвечайте честно.

От Струве, к удивлению, прибыл «Лебединый стан» [169]с сухой надписью от издателя. (Стихи меня, к сожалению, не совсем восхитили, за небольшим исключением. Я ждала большего.) Все-таки — ветка мира, хотя и закамуфлированная. Как Вам кажется? Я была бы очень рада, если это так. К Струве, хоть он меня и презирает, я питаю симпатию через Гумилева, и вообще мне кажется, что в нем что-то милое. Г<���еоргий> В<���ладимирович> его вежливо поблагодарил и добавил, что Цветаева действительно родилась в 1894 году [170]. Впрочем, Струве наверно скажет: наверно, Георгий Иванов, как всегда, врет [171].

Я стала Вам писать в убийственно-самоубийственном настроении, а сейчас, поверите ли, чувствую, что улыбаюсь. Спасибо Вам за эту улыбку, правда, мимолетную. Вот опять уже «настает мой тихий ад в стройности первоначальной» [172]со всеми волнениями, заботами и бессилием помочь Жоржу.

До свидания. Пишите нам обоим не откладывая. Нет, лучше ему.

Кланяюсь всем Вашим низко. Всего-всего хорошего Вам всем.

Ваша И. О.

<���На полях:> Г<���еоргий> В<���ладимирович> Вас обнимает и просит писать побольше и подробнее, несмотря на усталость.

Beau-Sejour Hyeres 21 апреля <1958 г.>

Дорогой Владимир Федрович,

Как видите, отвечаю Вам без промедления, в тот же час — за Г<���еоргия> Владимировичах Сам он так слаб, что писать не может. Спасибо Вам большое. Ваша мысль нам обоим кажется превосходной. Конечно, Вы как никто сумеете кликнуть клич — в этом мы убеждены.

Кстати, Е.П. Грот уже — от доброй души — узнав о горестном положении Г<���еоргия> В<���ладимировича> — обратилась к Струве (?) с просьбой устроить сбор, он, конечно, отказался [173]. Но она так же необдуманно обратилась и к Вейнбауму и Лит<���ературному> фонду [174]. Я, поблагодарив ее, попросила вежливо «воздержаться», т. к. такие ее выступления могут только повредить. Жаль, если она обидится, но ведь нельзя в таком деле глупить.

Вас Г<���еоргий> В<���ладимирович> с удовольствием и благодарностью уполномачивает заняться организацией помощи ему — и разрешает!

Конечно, надо это сделать как можно эффектнее и громогласнее, чтобы прошибить сердца и кошельки читателей. Если просто сообщить, что поэт Георгий Иванов болен и нуждается, — ничего не выйдет. Надо обратиться «к совести эмиграции» — как-никак Георгий Иванов последний из русских дореволюционных поэтов, и грех дать ему так бесславно — и преждевременно, ведь ему только 63 года — умереть.

А эмиграция уже имеет на своей душе грех гибели Марины Цветаевой, да и Ходасевича тоже никто, когда еще можно было, не поддержал.

Теперь, после смерти Ремизова, не осталось никого из «прежних» — не считать же Зайцева за «настоящего».

Конечно, Вы правы и в том, что помощь должна быть регулярная. Самое лучшее, чтобы деньги поступали к Вам. Думаю, что лучше всего покупать у Вас франки на доллары, т. к. у Вас курс выше, или просто посылать нам чек американский, такой, как у Вас, на любой американский банк. Здесь такие чеки легко и выгоднее меняют. Но все это подробности и мелочи. Главное — кликнуть клич.

Может быть — на Ваше усмотрение — дать подписать клич некоторым китам, вроде Карповича, Гуля и тому подобным, кто захотят? Решайте сами — мы вполне полагаемся на Вас.

Г<���еоргию> В<���ладимировичу> действительно очень, очень плохо — и до сегодняшнего дня — ему с каждым днем становится хуже. Он почти все время в безучастном состоянии, в полусне. Вчера, когда меня не было дома, он соскользнул с дивана и в продолжение двадцати минут не мог встать, так я его и застала на полу.

Самое скверное, что здешние доктора не умеют определить, чем он болен. Одним давлением крови его состояния объяснить нельзя. Доктор мне недавно сказал: как? Вы все еще не отвезли вашего мужа в Париж? Там, может быть, разберут, что с ним, если Вы обратитесь к специалистам.

Но, спрашивается, как и на какие деньги я могу предпринять такое путешествие? Я просто теряю голову от отчаяния и бессилия. Я так боюсь, что не могу спать ночью, все прислушиваюсь к его дыханию.

Простите, что пишу Вам все это — но Вы один из настоящих друзей Г<���еоргия> В<���ладимировича> — их, к сожалению, немного.

Но довольно. Напишу и о себе, т. е.: о моих — Ваших стихах — о Хлебникове.