Дана Арнаутова - Дорогой Жан...

— А как нашли меня?

— Спросил носильщиков на вокзале… Они указали гостиницу. А уж там…

Мерсо молча кивнул, немного сбавил шаг.

— Вы хуже липучки для мух, Легран, — пробормотал он под нос то ли порицающе, то ли одобрительно. — Нашли меня, вытащили Клода из любимого кресла и даже из города. Последнее — вообще подвиг, который мне никогда не удавался. Далеко пойдете.

Он свернул к маленькому кафе, сияющему свежевымытой витриной, толкнул дверь и, войдя, придержал ее перед Леграном, запнувшимся о высокий порог. Сел за столик у окна лицом к выходу, достал портсигар. Держа в пальцах папиросу, глянул на опустившегося напротив архивариуса, суетливо достающего из внутреннего кармана плаща какое-то письмо. От стойки спешил официант, в окно-витрину светило утреннее солнце, заливая кафе уже по-зимнему неярким светом. Андре набрал воздуха под немигающим взглядом инспектора, протянул ему письмо, выдохнул:

— Вот. Как я рад, что нашел вас, инспектор Мерсо…

12 ноября 1933 года

Авиньон, ул. Монфрен, 16

демуазель Ортанс Дерош

от г-на А. Леграна

почтамт города Тулузы

Дорогая Ортанс,

Прости, что письмо без обратного адреса, но мы постоянно в пути, так что и не знаю, куда бы ты могла написать. Мы — это инспектор Мерсо, о котором я тебе писал, и твой любящий кузен. Наконец-то я встретился с инспектором и следую за ним, помогая, насколько это в моих скромных силах, его расследованию. Подозреваю, что помощь эта существует скорее в моем воображении, но инспектор так любезен, что не дает мне почувствовать себя ненужным, поручая всякие мелочи вроде заботы о билетах и багаже. Он удивительно интересный человек, хотя и не слишком приятный спутник, потому что постоянно курит крепчайшие папиросы, а ты знаешь, как я отношусь к табачному дыму. Конечно, это вполне можно пережить, и я понимаю, что так инспектор снимает страшное нервное напряжение последних месяцев, если не лет. Папиросы, неизменная рюмка «Арманьяка», без которой он не в силах уснуть…

Мы проехали уже три города, и в каждом из них к картине чудовищного преступления добавлялась пара штрихов, все четче обрисовывающих темный силуэт убийцы. Инспектор Мерсо не сомневается, что это врач. Боже мой, Ортанс, есть ли предел злодеянию этого чудовища? Воспользоваться для сокрытия своей мерзости святой профессией, призванной исцелять! Я умолкаю, потому что все, что я могу сказать об этом, не для ушей невинной девушки.

Что касается фактов, инспектор давно нашел бы этого человека, но он с дьявольской хитростью в каждом городе менял имя, представляясь иначе. Как-то инспектор обронил: зверь знает, что охотники идут по следу. Мерсо убежден: этот зверь в человеческом обличии также чувствует приближение кары, но не в силах отказаться от жажды крови, толкающей его на все новые убийства. Ортанс, как все это ужасно. Я увидел такую Францию, о которой даже не подозревал. Фабричные районы с их нищетой и невежеством, деревни вокруг крупных ферм — и то же самое. Богатые респектабельные дома, но и они не смогли послужить укрытием для волка в человеческой шкуре, исхищающего жертву, как овечку из охраняемого стада. Это ужасно, Ортанс. Сколько горя, сколько неизбывного горя. Я еще больше укрепился в своем желании посвятить жизнь правосудию и защите людей. Глядя на инспектора Мерсо, я понимаю, почему он прячется за маской грубоватости и цинизма. Но все, что я могу, это быть рядом и помогать в меру своих скромных сил, благодаря судьбу за то, что столкнула меня с таким удивительным человеком.

14 ноября 1933 года

Кан, отель «Дюссо»

г-ну К. Жавелю,

от г-на А. Леграна

почтамт города Тулузы

Господин Жавель,

Я долго не мог понять, почему инспектор, имея теперь совершенно ясное свидетельство о докторе демуазель Клэр Сантери, не торопится начать расследование с Тулузы. По-видимому, расследуя смерть демуазель в первый раз, он еще тогда обратил внимание на личность доктора Лефевра, но доктор пробыл в городе слишком мало времени, чтобы оставить о себе какие-то свидетельства, кроме описания внешности. Да и толку от таких описаний! Приятный, обходительный и даже галантный… Отдавая должное методам инспектора, я не мог не задаться вопросом: пусть Лефевр-Венсан-Жиньяк и так далее менял фамилии, под которыми его знали, но как он мог менять врачебный диплом? И тут меня осенила наивная, быть может, мысль. Вы когда-нибудь приглядывались к врачебной лицензии, выдаваемой в медицинском муниципалитете на основании диплома? Она висит в кабинете у практикующего врача под стеклом, но кто ее рассматривает? Само наличие лицензии гарантирует доверие, не так ли? А фамилия… Кто ее сверяет? Пока инспектор беседовал с прислугой доктора, я посетил медицинский департамент города Тулузы и запросил сведения о лицензиях на практику, выданных в течение десяти лет. Таковых оказалось пять, но только один из врачей покинул Тулузу в год смерти д-ль Сантери. Г-н Крепо, выпускник медицинского факультета Сорбонны, а вовсе никакой не Лефевр. Признаюсь, я был окрылен этой небольшой победой, и даже инспектор Мерсо, кажется, взглянул на меня с одобрением. Господин Жавель, умоляю, скорее сделайте запрос в медицинский департамент Кана, вдруг нам повезет и чудовище решило обосноваться именно там? Ведь иначе придется объехать Нормандию город за городом, а время… Время стоит жизни, в прямом смысле слова.

П. С. Инспектор говорит, что мы выезжаем в Кан!

14 ноября 1933 года, Сен-Бьеф, Нормандия

Жан,

Итак, мне больше нет нужды беспокоиться, что сен-бьефская лилия Лу поскользнется на склоне по дороге в Дом на холме. Слава богу, с ней все в порядке, просто какая девушка по доброй воле сунется в Замок Синей бороды и Чудовища в одном лице? Моем лице, разумеется. Я шучу, Жан, как шутят висельники, с которых в последний момент сняли петлю: дрожащим голосом, но вполне искренно.

Вкратце, вчера добрые жители Сен-Бьефа, человек двадцать-двадцать пять, не поленились подняться на холм, чтобы обвинить меня в смерти трех девушек: кузины Лу, не помню, как ее зовут, подавальщицы Жаклин Дюбуш и сборщицы яблок. Трех девушек со светлыми волосами, в точности, как тогда. Жан, они помнят. Нормандский крестьянин похож на сундук: немногое видно снаружи, но внутри…

Они стояли перед Домом на пригорке, где еще сохранились следы клумб и изгороди, разгоряченные кальвадосом, угрюмые и одновременно вызывающие. Что я мог сказать им? Что я старик, неспособный даже принести полное ведро воды из колодца? Что все женщины мира для меня давно лишь тень? Что тогда, много лет назад, это был не я? Сен-Бьеф помнит, что смерти прекратились, когда один брат погиб, а второй уехал — и это все, что ему нужно помнить.