Василий Журавский - Большая судьба [Болгарские очерки и рассказы]

Закончила она перевязку и говорит:

— Что мне с тобою делать, ума не приложу. Дотащить тебя до землянки — сил моих не хватит. И зачем ты такой буйвол уродился?!

— Слушай мою команду! — говорю ей. — Иди за отрядом. После меня подберете!

— Там, — отвечает она, — Надка. А командовать ты мною не можешь. Ранеными командует медицина, то есть я!.. И вообще, дурень ты синеглазый, как я могу тебя бросить?!

Говорит, а сама сверху смотрит на меня в упор своими черными и нежными очами. Чувствую — сердце мое огнем горит и разум мутится.

— Отвернись, — прошу ее, — или закрой глаза: не могу я выносить твоего взгляда!

— Не отвернусь и не закрою!

Смутно помню, что случилось дальше, кажется, я обнял ее и поцеловал. Она прикрыла ресницы, но уже поздно было: легко запалить пожар, а потушить, особенно ежели он внутри, никакой жидкости не хватит!

Комиссар категорически воспротивился нашей женитьбе.

— Бесстыдники, дождитесь победы — и тогда такую свадьбу справим, что эхо по Балканам прокатится! И, кстати, кому-кому, а вам-то известно, что любовь в партизанском отряде карается по всей строгости партизанского кодекса!

А я ему режу свое:

— В Уставе партии не записано, что во время войны жениться запрещается!

Разозлился он.

— Вдов да сирот и без того хватает!

— Пускай погибну, — говорю, — зато потомство оставлю!

В конце концов вступился командир, весельчак и шутник, отец семерых детей.

— Все мы неизбежно допускаем в жизни эту роковую ошибку. Не все ли равно когда? Зря, комиссар, препятствуешь. Ежели человеку пришла пора жениться, он, как бешеный конь, стрелою летит по прямой, не разбираясь, куда. Логика для него — пустой звук!

В такой исторической обстановке мы, — продолжал Русев, — значит, поженились!..

Партизанская жизнь шла своим чередом. Часто зеленое подножье, лесные склоны и голые вершины Рилы оглашались стрекотом автоматных и пулеметных очередей, гулом орудий. Война войной, а любовь любовью. Любовь не мешает воевать, она вдохновляет биться насмерть!

Подоспела пора, и Да́нка затяжелела. Начиная с шестого месяца, она не ходила с нами на боевые операции — ухаживала за ранеными в госпитале, для которого мы вырыли землянку около Рыбного озера. Ну и местечко, скажу я вам. Туда, прежде чем добраться, не только полицай — сам черт голову сломает, если не знать тайной стежки.

Шел март сорок четвертого года. Внизу, в долинах, уже гуляла весна. А на Риле бушевали свирепые метели, заметая утоптанные партизанские тропинки, ураганные бураны валили вековые сосны. Мы оказались отрезанными от мира. Продовольствие было на исходе. Отряд сидел на голодном пайке. Во всех окрестных селах еще с осени расквартировались войска. Фашисты бросили в горы тысячи янычар, чтобы задушить партизан.

Однажды погожим мартовским днем нас вызвала по радио Большая земля. Политический штаб партизанских соединений, движущийся на запад вместе с советскими войсками, передал шифровку:

— В 22 часа по московскому времени разожгите на Партизанской поляне сигнальные костры, примите парашютиста.

Близко к полуночи мы в землянке потчевали дорогого гостя кипятком, заваренным последними остатками сушеной душистой рильской травы. Это был болгарин, старый друг нашего командира, который находился после сентябрьского восстания двадцать третьего года в эмиграции в России и стал генералом Советской Армии.

Рассказав нам о положении на фронтах, генерал достал из бокового кармана свежий номер газеты «Правда». Я и мои товарищи ни разу в своей жизни не держали в руках, не видели «Правды». В фашистскую Болгарию она не приходила и была запрещена под угрозой смерти. Забыв о голоде и холоде, мы вслух читали каждую строчку газеты — от «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» до телефонных номеров внизу на четвертой странице. Читал я, понимавший русский язык чуть больше своих друзей. И когда коллективная читка была закончена, я, по праву, положил газету в собственный планшет.

Генерал, познакомившись с обстановкой, принял решение:

— Пробиться в село Махлата, уничтожить гарнизон и за час до подхода карателей из других сел запастись продовольствием, а затем вернуться обратно в горы… Другого выхода нет!

Операция была назначена на следующую ночь. «Ночь — мать гайдука», — поется в нашей песне.

Двинулись, едва зашло солнце. Переход предстоял долгий — не меньше шести часов в один конец. Отряд шел гуськом, потом «партизанской цепью». В походное снаряжение, помимо оружия и боеприпасов, входили альпенштоки и веревки, которыми вытаскивали провалившихся в сугробы и ямы, заметенные снегом.

Фашисты не ждали нас, будучи уверенными, что Рила непроходима. Поэтому два форпоста перед селом нам удалось снять без шума — ножами и прикладами. Но на околице нас встретила автоматная очередь. Спустя минуту село было на ногах, хотя не засветилось ни одно окошко. Фашистские янычары выпустили в небо несколько ракет, давая знать своим соседним гарнизонам о нападении. Промедление было подобно смерти. Мы шли напролом. Главное — использовать растерянность и смятение врага… Неожиданно встречный ливень пуль прекратился. Захлебываясь, застрочили автоматы на центральной площади и прилегающих улицах. Что такое? Наших там нет!.. Бросок — и мы смяли полицаев. Нас обнимают, целуют, в радости и слезах, односельчане, увешенные винтовками, пистолетами! Это они, вытащив из подполья запасенное оружие, ударили врагу в спину и открыли нам ворота!..

Быстро, не мешкая, мы нагрузили сани продовольствием и трофеями. К отряду присоединились все мужчины и женщины, старики и дети: в селе не останется камня на камне, каратели превратят его в песок и пепел!..

Предстояло самое тяжелое, что не было предусмотрено планом операции: довести до лагеря тысячу человек, треть из которых малые да старые. Вне всякого сомнения, полицаи двинутся по нашему следу.

Командир оставил меня в арьергарде. Приказ был ясен без слов: биться и держать позицию, пока передняя колонна не проберется на бивак. В нашей группе остался и комиссар.

На рассвете, часов пять спустя, после того, как мы покинули село, над нашими головами прожужжали по-осиному пули.

…Начался неравный бой. Мы отстреливались, поднимаясь короткими перебежками в гору. Чувство времени было потеряно. Где-то около полудня вражеский огонь стих. Чуть выждав, отряд продолжил свой путь к лагерю.

Прошли метров двести. Вдруг слышу нечеловеческий вопль одного из разведчиков:

— Ложись!

И пулеметную очередь над самыми шапками… Враг неожиданно перерезал нам путь. Справа и слева — пропасть. Сзади и спереди — смерть.

— Комиссар! Поднимай партизанское красное знамя! Если умирать, то стоя! Отряд! В атаку!..