Анна Исакова - Мой Израиль

Мой сын выступает в суде в адвокатской мантии, перешедшей к нему от деда. А моему отцу мантию презентовал бывший однокашник, когда отец собирался на торжественную церемонию по поводу вступления в израильскую коллегию адвокатов.

Было это в 1974 году. Отцу минуло 64 года, он был смертельно болен и знал, что переживет торжественную церемонию на несколько дней, в лучшем случае — месяцев. Этот факт нисколько не уменьшил его решимости, пошатываясь, выйти из больницы, чтобы получить заветную бумагу с большой красной печатью, разрешающую трудиться на ниве, с которой отца за два года до того — правда, совсем в другой стране — торжественно проводили на пенсию.

Отец окончил юрфак в Каунасе перед второй мировой войной вместе с хозяином мантии. Приехали бы они в Палестину вместе, заказали бы по мантии у того же портного. Но отец не был сионистом, даже наоборот. Поэтому он приехал в Израиль на сорок лет позже. А приехав, и слышать не хотел о должности клерка в банке, поскольку «жизнь должна иметь форму и бессмысленно заканчивать ее тем, чем начал». Согласно этой установке, так и не успев побывать пенсионером, он засел за иврит и подготовку к экзаменам, часть которых сдавал уже с больничной койки. Но покупать новую мантию не стал, поскольку она не соответствовала бы его адвокатскому стажу и престижу. Соответствовала им старая мантия бывшего однокашника, в связи с чем мантию достали с антресолей.

Ко времени вручения бумаги с красной печатью отец уже стал де-факто юрисконсультом большого банка и, не вмешайся болезнь, должен был после получения диплома перейти на эту должность де-юре. Но, несмотря на вполне успешное продвижение по жизни, в Израиле ему мало что нравилось, кроме юридической системы. Вернее, нравилась не сама система, а то, как ее собирали по крупицам из всего, что могла предложить мировая юридическая теория и практика. Тут уж бывший антисионист стал горько жалеть, что в свое время не присоединился к однокашнику и не поехал в Палестину. «Представь себе, — вещал он возбужденно, пугая высокими нотами дежурный персонал больницы, — какие у них тут были возможности! Они могли выбрать из мировой правовой сокровищницы самое лучшее!»

О том, как это происходило на деле, нам оставил подробное повествование верховный судья Хаим Коэн, получивший диплом юриста примерно в то же время, что и мой отец, но во Франкфурте. До того Коэн успел побывать в Иерусалиме в качестве ученика знаменитой ешивы «Мерказ а-рав», испытать на себе влияние раввина Кука и стать сионистом. А приехав в 1933 году уже в качестве адвоката, стал доверенным лицом сионистского истеблишмента и непосредственно Бен-Гуриона. За год до возникновения Израиля он вошел во временный комитет, занимавшийся проектом перехода подмандатной юриспруденции в государственную, если и когда государство Израиль будет-таки создано. Для бывшего ешиботника в такой умозрительной эквилибристике не было ничего необычного. Разве наши мудрецы не пытались еще в давние и темные времена определить, в какую сторону нужно будет направлять молитвы, оказавшись в межпланетной летающей башне, кувыркающейся между звездами и облаками?

Так вот, согласно воспоминаниям Хаима Коэна, процесс создания израильской системы правосудия проходил совсем иначе, чем представлял себе мой отец. До объявления Государства Израиль в Палестине действовали одновременно османское и британское мандатное право с вкраплениями английского островного и европейского континентального и, разумеется, раввинские, или алахические, суды. Нередко судебные решения, принятые в соответствии с одним законом или положением, полностью противоречили другому и тоже применяемому закону или постановлению. Было ясно, что систему правосудия необходимо менять. Но как и на что?

По этому вопросу согласия не было. Одни ратовали за полный отказ от Алахи, другие — и среди них всесильный Бен-Гурион — хотели только актуализировать еврейское право, чтобы забрать у раввинских судов многовековую привилегию судить евреев и тем самым управлять ими. И те и другие понимали, что рубить сплеча в этих вопросах порочно. Различные правовые системы, принятые пусть даже в самых прогрессивных государствах, не возникали в безвоздушном пространстве. Они отражали многовековые обычаи, а также нужды и требования определенного места и времени. Из каждой такой системы имело смысл взять только то, что подходило вновь создаваемому еврейскому государству, тогда как, что это будет за государство, каждый отец-основатель и каждая мать-основательница понимали по-своему. А уж процесс актуализации еврейского права и вовсе требовал максимальной осторожности и невероятного терпения, которого не было ни у кого.

Многие века евреи полагались во всем, что касалось разрешения их неразрешимых внутренних споров, на нецах Исраэль — «вечность Израиля». Однако XX век показал, что случайность, вроде появления на свет какого-то Адольфа Гитлера, чуть не уничтожила все, что вечность Израиля нарабатывала столетиями. На сей раз, в отличие от прежних времен, евреям не спустили сверху никаких директив. Царю Соломону легко было слыть мудрым: ему прислали во сне точные чертежи Храма, а после озаботились даже материальной частью — кедрами, архитектором Хирамом и предвечным червяком-каменотесом Шамиром. О Ноевом ковчеге и говорить нечего: там все делалось в строгом соответствии с небесным образцом. А вот еврейское государство Нового времени пришлось строить из головы.

Незадолго до собственной кончины бывший верховный судья Хаим Коэн дал социологу и журналисту Михаэлю Сасеру интервью на целую книгу. В нем мудрый старец, помимо прочих вопросов, согласился охарактеризовать бывших столпов израильского правосудия. Речь идет, разумеется, только о покойных. Живые судьи, да еще верховные, не должны обсуждаться, таков закон общественного приличия. Во главе списка стоит Моше Змора — первый глава Верховного суда Израиля и Высшего суда справедливости (БАГАЦ). Был он родом из Кенигсберга, учился юриспруденции в университетах Мюнхена и Берлина, приехал в Палестину в ранние двадцатые годы прошлого века, но обнаружил, что там уже есть целых семь еврейских адвокатов — намного больше, чем требуется. Однако, поскольку Змора по жене был родственником Залмана Шазара, его сделали адвокатом сионистского «Гистадрута», что обеспечило пропитание.

Коэн утверждает, что Змора ненавидел судопроизводство, но любил говорить и писать о нем. Еще он любил преподавать, даже возглавлял в свое время в Берлине первую гимназию на иврите. В Палестине Змора до возникновения Государства Израиль успел вырастить несколько поколений еврейских адвокатов. Преподавал он — единственный на факультете — на иврите, так что первенство в создании современного юридического языка следует отдать именно ему. По мировоззрению Змора был, разумеется, социалистом и верным членом партии «Мапай». Кроме того, он любил декламировать вслух Гете. Коэн с удовольствием вспоминает, как вся тройка первых верховных судей Израиля бродила по дорожкам парка хайфского дома отдыха и декламировала вслух «Фауста», распределив роли. Декламировали, естественно, по-немецки и по памяти.