Дмитрий Быков - Календарь. Разговоры о главном
- Название:Календарь. Разговоры о главном
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:АСТ, Астрель
- Год:2011
- Город:Москва
- ISBN:978-5-17-070384-5, 978-5-271-31273-1
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Дмитрий Быков - Календарь. Разговоры о главном краткое содержание
Дмитрий Быков — прозаик, поэт, известный публицист, считает, что вместе с XX веком закончилось тысячелетие разговоров и осмыслений «проклятых вопросов», а все достижения, катастрофы и противостояния предшествующих веков сделались историей — скорее мертвой, чем живой. И тем не менее люди не устают говорить и спорить о Петре и Павле, декабристах и «катастрофе 1917 года», о Сталине и либерализме, Достоевском и «достоевщине», Законе и Благодати… Все это — ЛИЧНОЕ ПРОШЛОЕ, от которого никуда не деться.
В своей новой книге «КАЛЕНДАРЬ» Дмитрий Быков выбрал «датскую форму», чтобы вспомнить имена и события, которые останутся с нами навсегда, даже если сегодняшний школьник не сразу поймет, о чем идет речь.
Календарь. Разговоры о главном - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
«— Я вошел в Москву, я! — кричал Наполеон. — Я ввел туда ma grand armée! Почему этот артиллерист позволяет себе писать, что во мне нет величия, что я жирный, что у меня нос красный! Он пашет, вот и пусть пашет! Я кто ему, торт?! Почему, почему вы, который не дал ни одного сражения и вообще ничего такого, вы, который старый, рыхлый, почему вы положительный, а я отрицательный! Вот что я желал бы, чтобы мне объяснили, ежели бы только в вашей варварской стране кто-нибудь умел что-нибудь объяснить в двух словах, а не в четырех томах!
— Да просто не нравишься ты нам, м… тебя в г… — вяло сказал толстый Кутузов и толстою рукою сделал знак толстой Марфуше. Марфуша радостно слезла с печи, цепляясь за выступы босыми ножками, и принялась со всею грозною и величественною силою гвоздить французов до тех пор, пока не погибло все нашествие».
Вы как знаете, а я пять поставил. Ребенок думает и читал текст.
Напоследок несколько наблюдений над тем, какие программные сочинения выглядят потенциальными хитами в детском восприятии. Наибольшим шоком был для меня всеобщий интерес к некрасовской поэме «Кому на Руси жить хорошо», от которой предыдущие выпускники дружно воротили нос. Вещь оказалась легкоусвояемой (рассчитана-то на крестьян!), гротескно-смешной (особенно сцена поиска счастливого человека на базаре с призом в виде ведра водки), легко транспонируемой на современность (обсуждение, кому на Руси хорошо сейчас, выливается в увлекательный спор). Лермонтов сегодня не особенно нравится девятиклассникам, а Пушкин — да, вполне: и не только потому, что Пушкин жизнерадостней и в каком-то смысле проще, а потому, что в Лермонтове сильно бунтарское и волевое начало, для которого сейчас не время. Один мне так и написал в сочинении: «Почему я должен верить, что Печорин исключителен, когда перед нами только его исключительное себялюбие и цинизм?». Дело не в том, что они видят цинизм там, где его нет; но они не видят ничего другого. Печорин и его создатель — носители добродетелей, которые сегодня не востребованы. Кое-какие нравственные принципы основательно подзабыты, и потому сегодняшнему школьнику трудно объяснить, в чем именно неправ Петр Петрович Лужин. Больше того: я получил аргументированную работу о том, что самый нормальный человек в «Войне и мире» — Долохов, потому что он умен, храбр, любит мать и сестру. Мне пришлось потратить урок на объяснение того нехитрого факта, что когда человек спит с женой друга и расстреливает пленных, любовь к собственной семье выглядит не смягчающим, а отягчающим обстоятельством. И то не уверен, что убедил.
Наконец, дети любили и всегда будут любить триллеры. Нет ничего дурного в том, чтобы рассказ о Тургеневе сопровождать знакомством с «Кларой Милич», «Призраками» или «Собакой», а в лекцию о Достоевском включить, например, сон Ипполита из «Идиота». Принести на урок по сну Татьяны реальный сонник тоже бывает недурно.
Дорогие школьные словесники, товарищи по ярму! Нам трудно, но у нас есть мощная компенсация. Будущее сегодня зависит только и исключительно от нас. И все эти пильщики бабла, сосальщики сырья и лакировщики пустоты отлично это понимают. Либо интеллектуальным стержнем России станем мы и наши ученики, либо не будет ни России, ни будущего.
Поздравляю с окончанием учебного года и неизбежным спустя три месяца началом нового.
31 мая
Родился Леонид Леонов (1899)
РУССКАЯ ПИРАМИДА
Леонов сегодня значим, как никогда. Он понял больше остальных — и сумел, пусть впроброс, пусть полунамеками, это высказать; мы к его свидетельству подбираемся только сейчас. Обидно будет, если гений окажется погребен под общей плитой с надписью «невостребованное».
Говорить, по-моему, надо прежде всего о «Пирамиде» — как-никак главная книга, но выбрать менее удачное время для ее публикации (1994) было трудно. Видимо, Леонов точно предчувствовал скорую смерть и не хотел оставлять роман для посмертной публикации, хотя и предупреждал своего секретаря Виктора Хрулева о такой вероятности. Когда «Пирамида» только что вышла трехтомным мягкообложечным приложением к «Нашему современнику» — будет время, когда за отважное решение напечатать ее в апреле 1994 года этому журналу многое простится, — я набрался храбрости и позвонил ему с просьбой о встрече. Наглость была невероятная, ему исполнялось 95 лет, но были в тексте вещи, которые мог разъяснить только он.
Трубку взял он сам и ясным старческим голосом сказал:
— Не могу встречаться, помру скоро. Через три месяца.
И умер в августе 1995 года, успев, однако, опубликовать в «Завтра» гневный и подробный ответ на попытку М. Лобанова интерпретировать его главную книгу как антисемитскую. Текст здравый, сложный и по стилистике стопроцентно леоновский — я не встречал еще ни критиков, ни пародистов, которые бы достаточно убедительно имитировали его слог. Даже у А. Архангельского в тридцатые годы не вышло.
О том, что Леонов пишет гигантский роман, ходили слухи с начала семидесятых. Он опубликовал два фрагмента — «Мироздание по Дымкову» и «Последняя прогулка», — ничего не прояснивших, только напустивших туману. Видно было, что это апокалиптическая фантастика в духе «Бегства мистера Мак-Кинли», врезались некоторые детали — вроде таблички «Не курить» на груди у крошечного человечка, вождя вырождающегося племени: жалкий остаток былого цивилизационного величия, используемый ныне как знак высшей власти. Говорили, что Леонов сошел с ума, пребывает в маразме и сам давно забыл, что у него там в начале, а что в конце. В 1993 году был фестиваль некрасовской поэзии в Карабихе, туда съехались представители всех толстых журналов Москвы, меня пригласил «Октябрь», и во время вечерней прогулки по волжской набережной разговор зашел о том, что у кого в портфеле. Я сказал, что вроде бы у Леонова лежит гигантский роман, и тот, кто его возьмет, обрящет сенсацию.
— Так мы уже печатаем, — сказал Геннадий Гусев, куняевский зам.
— Ну что, что там?!
— На мой вкус — очень модернистская вещь, написанная очень старым человеком, — сказал Гусев, но сюжет раскрывать отказался. Пришлось ждать ближайшей весны. О том, что Леонов установил абсолютный гиннессовский рекорд, опубликовав гигантский роман в девяностопятилетнем возрасте и напряженно работая над ним до самого подписания в печать (Гусев вспоминал, что он иногда ночами звонил ему домой и вдиктовывал правку по словам), не написал никто. Помню, что попросил Аннинского написать статью для «Столицы». Он честно прочел книгу, но сказал, что за неделю писать отзыв о романе, на который потрачено пятьдесят лет, не считает возможным. Самуил Лурье тогда же ознакомился с трехтомником и заметил, что это «роман из антивещества»: определение, как всегда, точное. Весь корпус леоновских текстов — сравнительно небольшой по его годам, десятая часть толстовского собрания — тоже производит впечатление антивещества, сверхтяжелого и чужеродного: совершенно нерусская, вообще нечеловеческая конструкция. Думаю, в этом и залог любопытства, которое Леонов вызывает у некоторых; эти некоторые опознают друг друга мгновенно. Мировоззрение его — ни в коем случае не христианское, не зря в единичных своих интервью он старательно уходил от вопросов о Боге, вере, духе и т. д. Оно, кажется, не гуманистическое вовсе. Он представитель коренной, дохристианской, в каком-то смысле даже и не языческой России, но эта Россия — самая настоящая, и романы Леонова написаны настоящим русским языком, лишь чуть более нейтральным, чем хлебниковский или платоновский (кстати, ведь и платоновский выглядит безумным главным образом за счет вкраплений новояза: эффект абсурда создается за счет смешения стилей, а где его нет — как, скажем, в «Епифанских шлюзах», — авторская речь вполне традиционна). Леонов привлекает и — больше того — притягивает тех, кого не устраивают матрицы; тех, кто пытается понять, как все устроено на самом деле, а не притянуть действительность к той или иной доктрине. Во всяком случае, меня в нем с самого начала цепляло именно это: непосредственное восприятие жизни, начисто очищенной от любых утешительных или угрожающих мировоззрений. Думаю, это могло не только притягивать, но и отпугивать — почему многим и казалось, что Леонов заумен, холоден, механистичен и т. д. Но благо уже тому, кто это почувствовал. Вероятно, лучшая до сих пор статья о Леонове — монографическая (и не столько критическая, сколько именно испуганная, отшатывающаяся) статья Марка Щеглова о «Русском лесе», в которой совершенно верно отмечен античеловеческий (или по крайней мере бесчеловечный) характер божества, которому поклоняется автор и герой. Да и лес — символ весьма откровенный: это та самая природа, которой противопоставляется история. Лес не бывает нравственным или безнравственным. Пятнадцать лет спустя этот символ стал еще отчетливей у Стругацких в «Улитке на склоне»: там лес — метафора будущего, столь же имморального и беспощадного, как природа у Леонова.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: