Мариуш Вильк - Тропами северного оленя

Ли Бо занимался шань шуй-ши, то есть «поэзией гор и вод» (не поэзией о горах и водах!): пейзаж в ней становится соавтором, поэт же выполняет функцию медиума, через которого говорит природа. Это род лирического созерцания пейзажа — приближающийся к молитве. Следует заметить, что иероглиф «ши» состоит из двух графем: «слово» и «храм». Поэзия гор и вод оказывалась таким образом храмом слова, в котором поэт чтил вечную Великую Природу.

Жанр шань шуй-ши породила даосская и чань-буддистская практика медитации, заключающаяся в растворении границы между «я» и «не-я». Иначе говоря, в уединении, которое вмещает в себя вселенную. Ли Бо называл уединение в горах наполнением пустоты и, отсылая к Чжуан-Цзы, утверждал, что прежде всего нужно открыться самому, чтобы дыхание Великой Природы могло играть на тебе, словно на флейте, — как играет в расщелинах скал или в дуплах деревьев.

Это вовсе не означает, что Ли Бо был вечным отшельником. Периоды одиночества сменялись у него шумными пирушками — в Чандонге, где вместе с группой поэтов он создал цех «Шестеро отшельников из Бамбуковой рощи», при дворе императора Сюаньцзуна в Чанъане, где Ли Бо участвовал в заседаниях совета «Восьми бессмертных за чаркой», в состав которого входили придворные. В Ли Бо не было ни грана мрачного аскетизма. Он был типичным даосистом — человеком, повинующимся своей природе.

Лишь в поэзии он требовал от себя подлинной дисциплины и сдержанности. Это школа одного из мастеров внутренней алхимии, который каждую свободную от занятий минуту использовал для обтачивания огромного железного столба. На вопрос поэта, какова его цель, тот ответил, что хочет выточить иглу.

На одном из саамских наречий слово «пирас» означает «семья» или «род». Семья ассоциируется с домом. Для северных кочевников родным домом была их кочевая тропа, обычно принадлежавшая семейной общине. Возникает вопрос — можно ли назвать сегодняшних кольских саамов кочевниками? Выяснить это я попытался в недавно образованной общине «Пирас». Это один из новейших гибридов постсоветской северной экономики — то ли частная ферма, финансируемая на западные гранты, то ли ООО. Но прежде всего следует уточнить понятие «кочевничество». В случае с саамами это вопрос непростой.

Специфический — полуоседлый, полукочевой — ритм жизни кольских аборигенов не раз заставлял исследователей возвращаться к проблеме саамского кочевничества. Идеи высказывались диаметрально противоположные, в зависимости от трактовки самого понятия, а точнее — от учитываемых при этом факторов: климата, почвы, ментальности, типов жилища и так далее. Итог дискуссии подвел в свое время Владимир Чарнолуский в монографии с длинным названием «Материалы по быту лопарей. Опыт определения кочевого состояния лопарей восточной части Кольского полуострова» (сегодня это библиографическая редкость). Советский этнограф собирал эти материалы до начала коллективизации (книга вышла в 1930 году), а потому имел возможность наблюдать более или менее естественный быт саамов, не искаженный большевистскими экспериментами. С другой стороны, однако, следует помнить о влиянии коми-ижемцев, которые прибыли на Кольский полуостров примерно за полстолетия до Владимира Владимировича и уже успели нарушить традиционный образ жизни местных жителей.

Описывая феномен кочевничества, Чарнолуский опирается на три фактора. Во-первых — кочевой образ жизни возможен как при выпасе оленей, так и при рыболовстве, охоте и даже при зачаточных формах земледелия. Во-вторых — в зависимости от рода занятий кочевники пользуются различными типами жилищ — переносными и постоянными постройками. В-третьих, в течение года кочевники перемещаются в определенных направлениях по территории родовой общины, на которой расположены постоянные стойбища, соответственно сезону и роду занятий.

Исходя из этих факторов, Чарнолуский определяет кочевничество как « образ жизни людей в симбиозе с копытными, четко скоординированный с природными биологическими ритмами — нерестом рыб, течкой животных и вегетацией культивируемых растений, — которые определяют направление кочевий, а также места кратких или длительных стоянок» (выделено мною. — М. В. ).

Таким образом, кочевничество — не способ заработать на хлеб, а специфический образ жизни целого рода, и следовательно, система выпаса оленей совхозными бригадами с кочевничеством несовместима. Семейная жизнь бригадных пастухов, то есть проведение досуга за бутылкой или перед телевизором, проходит в поселке и сосредоточена вокруг продмага, а сезонные поездки в тундру со стадами оленей напоминают скорее вахтовый метод работы нефтяников на буровых вышках Карского моря или геологов на Урале. Те тоже часть года проводят вдали от дома.

При таком подходе не только разрушается традиционный уклад кочевой семьи, в котором у каждого есть четко определенное место — в чуме (чем более уважаем член рода, тем ближе к огню он сидит) и при стаде; вымирают также традиционные формы кустарного промысла (шитье шкур, резьба по кости) и фольклора (песни, сказки), которыми кочевники занимались в свободное время. Не говоря уж об обрядах, связанных с домашним очагом, о культе предков и шаманской медицине. Кардинально изменилось и отношение к оленям: вместо подчеркиваемого Чарнолуским извечного симбиоза человека и животного — подсчет прибылей и убытков.

Другими словами, разрушая стержень кочевничества — кочевую семью, роль женщины в которой представляла собой уникальный реликт эпохи матриархата, советская власть практически полностью уничтожила сам феномен кочевничества на Кольском полуострове.

«Практически», но все же не полностью: недавно группа энтузиастов предприняла попытку возродить на Кольском полуострове традиционный выпас оленей. Благодаря поддержке Кобелева, президента Сапми, они получили большой датский грант на организацию пастушьей общины «Пирас» и арендовали весьма лакомый кусок Ловозерских тундр. Что ж, времена для подобной инициативы как нельзя более благоприятные: совхозы изживают себя, не в силах адаптироваться к новым условиям, границы приоткрываются, а следовательно, легче получить помощь от скандинавских соплеменников. Плюс мода на культуру малых народов и туристичекий бум на Кольском полуострове. Только дурак этим не воспользуется.

Ясное дело, не обошлось без зависти и проклятий в адрес предприимчивых саамов. Каких только сплетен я не наслушался! Мол, организаторы «Пираса» грантовые деньги разворовали, а бедных пастухов оставили с носом. Еще они якобы дерут с русских туристов втридорога за поездки на оленьих упряжках, а с немцев («немцами» тут называют иностранцев) берут валюту даже за простой фотоснимок с оленем. И вообще, вся эта община — фикция для чиновников, у них и стад-то никаких нет, просто арендовали подходящие территории, чтобы устроить там туристические и лыжные базы. И так далее и тому подобное. Словом, не «пирас», а «пидрас». [113]