Мариуш Вильк - Тропами северного оленя

Конда, осень 2005

Ни в одном словаре польского языка я не нашел слова «renina», то есть «мясо оленя» (от польского слова «ren» — «северный олень»). Набрел, правда, на некий «фермент, вырабатываемый особыми клетками в стенках артериол почечных клубочков» (от латинского «ren» — «почка»), но он — как мне кажется — не имеет ничего общего с нежным, сочным оленьим мясом. Польскому языку вкус оленины неведом.

— Вы когда-нибудь пробовали сырую оленину? — спросила Оля Артиева, принеся нам тушу молодой важенки. [24] Важенка — самка оленя. В наречьях Кольских саамов существует восемнадцать определений для оленя мужского рода и десять для особей женского пола — в зависимости от возраста, плодовитости, характера, места, занимаемого в стаде и т. д. — Еще вчера по тундре бегала. Попробуйте — объедение.

И действительно, это не мясо, а сама жизнь! Олени питаются экологически чистым кормом — ягелем (оленьим мхом), цветами морошки, золотым корнем, водорослями, грибами, яйцами куропаток, а порой и птенцами — поэтому сырую оленину можно есть без всяких опасений. Никакой химии! Никакой генной инженерии!

Более того, сырое мясо только что убитого оленя, а также оленья кровь, в которых масса витаминов и микроэлементов, с древности успешно предохраняли жителей Севера от цинги. Сырое мясо ели во время шаманских обрядов, охотничьих ритуалов и просто из обжорства. Во время мясопуста оленью кровь добавляли в тесто для блинов.

Оленину мы закупили на всю зиму. Тридцать четыре кило мяса с костями по сто рублей за килограмм. Наташа четвертовала тушу. Несколько ломтей я посыпал солью. Мы умяли их с клюквой. Мясо плотное. Вкус словами не передать.

И еще одно. Наши пращуры верили, что к человеку переходит сила того, кого он съедает. Причем речь шла не столько о физической мощи, сколько о крепости духа. Отсюда обрядовое поедание тотемных животных.

На диалекте ловозерских саамов обрядовое поедание жертвенного оленя называется лыхте-верра. Обряд этот долго хранили в тайне, и лишь в конце 1830-х годов ловозерский саам Иван Фефелов поведал о нем этнографу Николаю Волкову. [25] Николай Николаевич Волков (1904–1953) — ученый-этнограф. В 1947 подготовил исследование «Саамы СССР». Под влиянием В. И. Равдоникаса стал заниматься изучением вепсов. В конце 1930-х-1940-е совершил шесть экспедиционных поездок для исследования вепсской культуры. Готовил монографию о вепсах, которую не успел завершить до ареста (в 1947, умер в 1953 в заключении в Вятлаге, посмертно реабилитирован в 1989 г.). До революции Фефелов был нойдом и обряд поедания жертвенного оленя знал не понаслышке. Вот как он выглядит.

Сначала нойду снились олени. После пробуждения он созывал саамов и рассказывал, как выглядели олени в его сне — какой они были масти, с какими рогами. Каждый саам распознавал своего оленя и отделял его от стада. С этой минуты животные, предназначенные в жертву, окружались особым вниманием: их не заставляли работать, не разрешали трогать, а за кражу такого оленя грозила смерть.

Обычно в марте мужчины вместе с жертвенными оленями отправлялись в указанное нойдом место. Там они ставили две куваксы: [26] Кувакса — палатка; когда-то делалась из оленьих шкур, теперь из брезента. Разновидность чума. одну для нойда и тех, кто должен был убивать и свежевать животных, другую — для прочих участников обряда. Сперва те, кому предстояло совершать ритуальный забой, раздевались догола и, поливая друг друга, обмывались отваром ольховой коры. Согласно саамским верованиям, ольха обладает очищающей силой. Затем они облачались в специальные, украшенные магическими узорами одеяния.

Оленя оглушали палкой и убивали ударом ножа в сердце. Его кровью саамы намазывали свое тело, шкуру снимали осторожно, стараясь не делать лишних надрезов — только по одному на животе и на ногах. Голову отделяли от туши и укладывали рядом со шкурой. Из ивовых прутьев сплетали скелет, натягивали на него шкуру и прилаживали голову так, чтобы чучело оленя смотрело на восток.

Затем мясо варили, отделяли от костей и съедали. Язык делили между всеми участниками обряда. Во время еды следовало остерегаться, чтобы сок из мяса не капнул на подбородок или на одежду. Если такое случалось, нойд вытирал это место клоком шерсти с пеплом. После завершения ритуального пира саамы окропляли кости отваром ольховой коры, закапывали их рядом с чучелом оленя и ложились спать. Нойд же еще долго пел в ночи, прося у духа оленя побольше стад и удачи для всего племени.

Обряд повторяли, каждый день съедая по оленю. Обычно это занимало от двенадцати до двадцати четырех дней.

Рассказ Фефелова Волков записал и включил в свою монографию о саамах. К сожалению, в 1947 году ученый был арестован. Он получил десять лет за «антисоветскую агитацию» и умер в лагере в 1953 году. Книга Волкова «Российские саамы» была опубликована лишь в 1996 году.

Хм… Мне кажется, Иван Фефелов рассказал Волкову не все. А может, и вообще нафантазировал? Трудно поверить, чтобы настоящий нойд посвятил русского в таинства саамских обрядов. Многие исследователи Севера говорили о том, что саамы обычно скрывали свои языческие святыни от посторонних. Чем же объяснить откровенность Фефелова? Неужели несколько лет большевистской власти на Кольском полуострове настолько изменили саамские традиции — уходящие корнями в каменный век, — что старик-нойд счел обряды предков пережитком, диковинкой, которой можно поделиться с собирателем фольклора?

Ничего подобного! В книге Владимира Чарнолуского [27] Владимир Владимирович Чарнолуский (1894–1969) — ученый-этнограф, участник многих экспедиций на Кольский полуостров. Автор многих книг о саамах, исследователь и издатель саамских сказок и мифов. Пережил арест (1938). «Легенда об олене-человеке» (1965) я нашел упоминание об интригующем факте. В 1925 году в саамском поселении Йоканга группа стариков, встревоженных уменьшением поголовья животных, собиралась тайно совершить обряд поедания жертвенного оленя. Их планы нарушил сосланный в Йокангу соловецкий монах. Он пригрозил донести на саамов, если те примутся за свое языческое колдовство. Так что ни православные миссионеры, ни большевистские агитаторы не сумели искоренить древние саамские обряды. Они лишь загнали их в подполье.

Примечательно, что этот факт автор книги спрятал в одной из сносок, словно намеревался протащить его в свет петитом. Быть может, будучи учеником саамов, он не желал акцентировать тайные обряды? А может, сдержанности научил его каргопольский лагерь?

Чарнолуский заслуживает отдельного рассказа. Тем более, что ученому не повезло ни с исследователями его тропы, ни с ее продолжателями. Даже временная дистанция не помогла. Значительная часть наследия Чарнолуского по сей день покоится в архивах. Чарнолуский был не только выдающимся этнографом и специалистом по саамам, он также фотографировал, рисовал, писал. Словом, следов оставил немало. Увы, никто не воспользовался ими, чтобы пойти дальше.