Эрих Ремарк - Эпизоды за письменным столом

На землю опустились сумерки, и Тидеман затих. Теперь он лежал на земле, как тогда, и звуки благодарственной молитвы плыли над местом их ночлега. Но женщина сидела не двигаясь.

Наконец Тидеман зашевелился. Он попытался приподняться на локтях, но только беспомощно осел на землю. Спустя какое-то время он предпринял вторую попытку. Жена не пришла ему на помощь. Только отступила поглубже во мрак блиндажа.

Тидеман стал ощупывать землю вокруг себя. Его руки отломили кусок дощатой обшивки. Он попробовал встать, но не смог. Тогда он остался сидеть, то и дело оглаживая руками траву. Потом поднял голову и стал медленно поворачивать ее из стороны в сторону. И бесконечно повторял это движение.

Над их головами запела птичка. Руки Тидемана перестали двигаться.

— Анна, — произнес он вдруг с легким удивлением в голосе.

Жена его не издала ни звука, но, когда она взяла его за локоть, чтобы увести оттуда, ее лицо внезапно дернулось, словно хотело распасться на части, и она покачнулась.

Спустя несколько недель Тидеман уже смог взять на себя заботы по усадьбе. Его жена и без него хорошо управлялась с хозяйством: стадо увеличилось на четырнадцать голов, а кроме того, она смогла прикупить еще несколько лугов и полей.

(1931)

Аннетта Штолль выросла в небольшом университетском городке в центральной части Германии. Это была свежая юная девушка, белолицая и беззаботная хохотушка. Она не слишком усердно училась в школе, но обожала сладости и кинофильмы. Товарища ее детских игр звали Герхард Егер; мальчик был на три года старше ее, тощий и долговязый, предпочитавший книги и серьезные разговоры.

Они были соседями, и их родители тоже дружили между собой. Так и получилось, что Аннетта и Герхард росли вместе, как брат и сестра. События в жизни одного были и событиями в жизни другой — пустующие сады, извилистые переулки, воскресенья с колокольным звоном, летние луга, сумерки, звезды, ароматы и захватывающее дух таинственное волшебство юности — все это было у них общее.

Но позже все изменилось. Хорошенькая и рано созревшая, она приобрела властную самоуверенность кокетливой шестнадцатилетней девушки. Она внезапно попала из светлого, знакомого сада детской дружбы в полумрак завораживающих тайн. Юный Герхард Егер, который еще совсем недавно был старшим товарищем и защитником ее детства, теперь казался ей неуклюжим подростком, намного моложе ее самой, и из-за присущей ему нерешительности и задумчивости чуть ли не смешным. Она любила в жизни все круглое и гладкое, и было нетрудно предсказать, каким будет ее будущее — спокойным и заурядным, с респектабельным супругом и здоровыми детьми.

Когда Герхард закончил первый семестр в университете, они оба почувствовали, что стали чужими друг другу.

А потом началась война. Город охватило всеобщее ликование. Каждый день все больше гимназистов выпускных, классов и студентов начальных семестров меняли свои разноцветные картузы на серые солдатские фуражки добровольцев. Их юные лица выглядели уже почти отрешенно: они казались серьезнее, старше, и были так прекрасны в своей молодой готовности к самопожертвованию; но в то же время слишком жива еще была их связь со школьной партой, лодочным клубом и вечерними проказами — слишком жива еще была связь с мирной жизнью, чтобы они по-настоящему понимали, что это все означало и куда их несет судьба.

Герхард Егер записался в добровольцы в числе первых. Спокойного, нерешительного и задумчивого юношу словно подменили. Казалось, что в его душе горит пламя, пусть еще и далекое от всепожирающего военного угара профессоров. Он и его товарищи видели в войне нечто большее, чем просто сражения и защиту родины. Для них война была великим ураганом, который сметет обветшавшие идеалы самодовольного упорядоченного существования и омолодит устаревшие нормы жизни.

Все они уехали на фронт в одно и то же воскресное утро. На вокзале толпилось множество плачущих, взволнованных и восторженных друзей и родных. Там собрался чуть ли не весь город. Повсюду были цветы, зеленые ветки торчали из дул винтовок, оркестр гремел не переставая, а над толпой носились восторженные восклицания и выкрики. Как только поезд тронулся, Герхард вдруг увидел перед окном своего купе Аннетту. Она махала рукой кому-то другому в соседнем вагоне. Он схватил ее за руку:

— Аннетта…

Она засмеялась и бросила ему в окно остававшиеся в ее руке цветы.

— Привези мне из Парижа что-нибудь красивое!

Он кивнул, но больше ничего сказать не успел, так как поезд уже прибавил ходу, а на перроне продолжалось столпотворение — громкое пение смешивалось с грохотом духовых оркестров. Развевающееся на ветру белое легкое платье девушки было последним воспоминанием, которое он увез с собой…

В первые месяцы Аннетта мало слышала о Герхарде. Потом письма и открытки со штемпелем полевой почты начали приходить все чаще и чаще. Она пребывала в полном недоумении: никак не могла взять в толк, чем можно объяснить столь внезапную перемену. Но еще более непонятным казалось ей, что эти письма — с каждым месяцем все больше — посвящались только воспоминаниям об их общем детстве. Она-то ожидала подробных описаний храбрых атак и каждый раз вновь разочаровывалась, читая лишь о вещах, которые давно знала и которые ей наскучили.

Войсковая часть Герхарда понесла страшные потери во время битвы во Фландрии. Несколько дней спустя его родители получили лишь коротенькое сообщение, из которого следовало, что из двухсот остались неранеными только их сын и еще двадцать семь человек. В те же дни Аннетта получила длинное письмо от Герхарда, в котором тот с необычайным подъемом напоминал ей о каком-то майском утре и усыпанном белыми цветами вишневом дереве за Крестным ходом у стен собора. Его отец только покачал головой, когда прочел это письмо. Мол, он чувствует свой долг и верность высшим идеалам и был бы счастлив, если. бы его сын проявил себя более героическим образом. Аннетта отложила густо исписанный листок в сторону и пожала плечами — она уже не помнила то майское утро.

Тем больше удивились они оба, когда вскоре стало известно, что Герхард проявил во время той битвы во Фландрии такую необычайную смелость, что был награжден и повышен по службе прямо на поле боя.

Спустя некоторое время он приехал домой в отпуск, — мускулистый, подтянутый и загорелый — совсем не похожий на того, кого Аннетта представляла себе по его письмам. На фоне болтливого и хвастливого отца Герхард казался вдвое серьезнее, временами он был отрешенным и странно рассеянным. Впервые оставшись наедине с Аннеттой, после странного часа, в течение которого они не сказали друг другу ни слова, лишь беспомощно глядели по сторонам и обменивались внезапными беглыми взглядами, он вдруг ни с того ни с сего взял ее руку в свои и спросил, не могли бы они обвенчаться. Он весьма упорно, хотя и спокойно настаивал на этом, даже несмотря на ее возражение, что они оба еще слишком молоды. Ему было девятнадцать, а ей не исполнилось еще и семнадцати.