Татьяна Тэсс - Поступи, как друг

— Какое право ты имел убить совенка? — кричал он, подступая к растерявшемуся охотнику, — Сова — птица редкая, нужная, она мыша за километр слышит. А ты взял да и убил! Какое право ты имел убить?

Охотник, что-то бормоча, прибавил шаг, а Авдеев все кричал на берегу, с ненавистью глядя ему вслед. И только когда тот исчез за бугром, Авдеев вернулся на лед и сел, нахохлившись, как птица, у своей лунки.

А товарищи, смотря на его стариковски сутулую спину, с удивлением вспоминали все, что только что произошло. И думали о том, что эти ярость и гнев были рождены добротой человека, не простившего злой след, оставленный другим человеком на земле.

…Откуда же все-таки берутся они, золотые руки?

Может быть, для них нужно и золотое сердце?

Есть такая пора, когда на московских бульварах еще лежит снег, старая трава на проталинах мертва и грязна, весна еще не наступила, но все — ветер, небо, тревожные и нежные закаты — полны ее предчувствия. Молодой весенний воздух входит в дома, врывается в окна; большие коридоры редакции наполняются сквозняками, отблесками, солнечными зайчиками…

И вот в один из таких дней, когда я уже собралась уходить из редакции, в дверях меня остановил посетитель.

Это был человек лет тридцати восьми, представительный, слегка начинающий полнеть, с вьющимися темными волосами, в которых намечалась ранняя лысина. В левой руке он держал новый желтый портфель.

— У меня очень важное дело. Весьма важное. К тому же я приезжий и пробуду в Москве всего три дня, — сказал он вежливо, но твердо, и я вернулась назад.

Посетитель поставил на пол свой толстый, блещущий новой светлой кожей портфель.

— Я хочу рассказать свою семейную трагедию… — сказал он и сел в кресло.

Люди приходят в редакцию часто.

Они приходят с раздумьями, с радостями, с жалобами на несправедливость и с рассказами о человеческой доброте.

Иногда они делятся своим горем, и ты переживаешь его вместе с ними. Иногда они плачут, не в силах справиться с собой, и это бывает очень тяжело.

Но человек, пришедший сейчас, был совершенно спокоен.

Обстоятельно, стараясь не упустить подробностей, он пересказывал историю своей неудачной семейной жизни. Страница за страницей раскрывал он эту жизнь, описывал каждую мелкую размолвку и каждую крупную ссору. Из его рассказа вставали годы совместной жизни, прожитые трудно и невесело, полные взаимных обид.

Нелегко разобраться, кто истинный виновник неудачной совместной жизни даже тогда, когда выслушиваешь обе стороны. Тем более это трудно, если перед тобою только один человек.

Слушая список обвинений, предъявляемый незнакомой мне женщине, я старалась понять, что же именно заставило сидящего передо мной представительного, солидного человека обратиться со всем этим в редакцию.

В это время он раскрыл свой портфель и вынул оттуда увесистую папку.

— Вот… — сказал он. — Ознакомьтесь, пожалуйста, — здесь все документы.

Папка была полна копий заявлений, объяснительных записок и пронумерованных дополнений к заявлениям. В ней лежали также личная переписка между моим посетителем и его женой, домашние фотографии, магазинные чеки, справки из домоуправления и многое другое.

Письма были собраны за разные сроки, начиная с нежных записочек и кончая гневными, полными упреков листками, написанными перед разрывом.

Все это посетитель аккуратно разложил на столе.

Со сложным чувством неловкости и стыда я глядела на горестный семейный архив, с беспощадной откровенностью представленный посторонним глазам.

И вдруг, взглянув на один из документов, я с изумлением поняла, что мой посетитель уже год назад официально развелся с женой, обменял по решению квартиру, поделил по решению суда детей, забрал к себе сына, а дочку оставив жене. Прошел уже год, как они стали чужими людьми друг другу, жили разной жизнью.

— Что же вы сейчас хотите? — спросила я, глядя на пожелтевшую записочку, на которой было женским почерком написано: «Дорогой мой лапик…» — Что привело вас к нам?

— Как что? Чтобы вы напечатали о ней в газете! Заклеймили позором. Разоблачили перед лицом общественности. Продернули ее, так сказать…

Из бумаг, лежащих на столе, было ясно, что весь это год коллектив, где работала бывшая жена моего посетителя, защищал ее, давал ей характеристики как человеку глубоко порядочному, отзывчивому, принципиальному. В подтверждение своего доброго мнения о ней товарищи выдвинули ее депутатом районного Совета. Администрация помогла ей обменять квартиру.

И весь этот год бывший ее муж, человек, который кода-то ее любил, писал на нее во все инстанции порочащие ее заявления, полные обвинений, многие из которых, даже если бы они были действительно справедливы, порядочный мужчина не имеет права вынести за порог своего дома.

На фотографии, лежащей в той же толстой красноё папке, вынутой из портфеля, я увидела простодушное, пожалуй миловидное лицо с большими изумленными глазами. Я не берусь быть судьей чужой жизни. Может быть, эта женщина в чем-то и виновата. Но все уже перегорело, все кончено, к прошлому нет возврата. И человеком, что сидит передо мной, сейчас владеет только одно чувство — жажда мести.

Есть чувства высокие и есть низменные, испепеляющие душу, населяющие ее темными, злобными силами. Одно из самых низменных чувств — это стремление отомстить тому, кто еще недавно был тебе дорог.

Поймите меня правильно: я говорю не о справедливом наказании за проступок, совершенный против совести и чести. Мы охраняем и бережем устои семьи, мы всегда готовы выступить в защиту слабейшего, мы сурово осуждаем человека, виновного в разрушении семьи, равнодушного к судьбе своих детей.

Но бывает и так, что в разладе виновны обе стороны.

Совместная жизнь не сложилась, наступил разрыв, от семейного очага остались только пепел да пыль. Ничего уже не склеить, ничего не соединить заново. И человек, не стремясь к возврату былой любви, твердо зная, что этот возврат невозможен, хочет только одного — отомстить.

…В открытое окно рванулся весенний ветер, и письма, разложенные на столе, зашевелились, точно ожили. «С добрым утром, любимый…», — прочла я и смутилась.

Мой посетитель аккуратно сложил листки, прибил их ладонью.

Для него они были не воспоминаниями о весне жизни, не приметами былого чувства, а только справками для обвинения.

Он не понимал, что, обвиняя с их помощью свою жену, он обвинял и самого себя, ибо предавал в эту минуту счастье и горести, пережитые с нею вместе, все заветное, что когда-то их связывало. И эти листки показались мне в весенний день мертвыми и истлевшими, точно осенние листья.

Нет, я не захотела их больше читать, хотя мой посетитель снова разложил их передо мной на столе, как пасьянс.