Татьяна Тэсс - Поступи, как друг

За Вязниками дорога опустела. У развилка маячили под дождем две фигуры: верзила с мешками и мальчонка лет семи.

Верзила поднял руку.

Признаться, я хотела проехать мимо. Но в это время увидела мокрое от дождя лицо мальчика и по-стариковски терпеливый взгляд, которым он проводил меня, как, вероятно, провожал не одну машину, обдававшую его грязной водой и исчезавшую за поворотом.

Я затормозила — и тут же пожалела об этом.

— Степка, садись! — кричал верзила, запихивая в машину мешки. — Хозяйка, может, багажник откроешь? ладно, мы и так! Степка, закрой дверь! Поехали, хозяйка. Сколько возьмешь до Куприяновки, если по-божески?

— Не такси, — хмуро ответила я. — Ничего не возьму.

— Во как! — сказал он презрительно и засмеялся. — Из прынцыпа или боишься? Так я инспектору не скажу! Мы тоже с понятием. Скажу: «К теще еду с золовкой…»

Я промолчала.

Машина наполнилась тем особым духом, который немедленно распространяет подвыпивший человек. В смотровое зеркальце мне было видно красное лоснящееся лицо моего пассажира.

— С базара? — спросила я.

— Ага. Рыбу привозил. Девяносто килограммов наловил, судак и щука. Расхватали враз.

— Девяносто килограммов? — изумилась я. — Как же вы столько на удочку поймали?

Пассажир захохотал.

— На удочку! Баба — она и есть баба, хоть и шофер. Удочка — это, брат, для дачников. А я человек серьезный, мне рыба для дела нужна. — Он высморкался. — У меня сети, знаешь, какие? Из чистого капрона. Шестьсот рублей плачено старыми деньгами. А ты говоришь: удочка.

— Так сетями же ловить запрещено!

— А как же! — охотно согласился пассажир. — Все как есть запрещено: и сети, и бредень, и мережа. Одно слово — любитель, последний человек. А какой же я любитель? — Он фыркнул.

— И не боитесь?

— Рыск, конечно, есть. Без рыска нельзя. Главное, доброхотов много развелось, — сказал он сквозь зевок. — Обчественных инспекторов. И уж окорачивали их, и пужали, и лодки ихние пробивали — и все ничего. Стараются. А для чего стараются? Что рыба — ихняя? Рыба обчая, для всего народа. И моя, и твоя. И хватает ее, слава те господи.

Он снова с хрустом зевнул.

— Спит Степка, уморился, паршивец, — пробормотал он. — Я его для дела беру, чтоб рыбу сторожил. Живем хорошо, ничего живем, не жалуемся. Только с умом, конечно, надо. С понятием.

Он тяжело заворочался, устраиваясь удобней.

— Вылезайте, — сказала я, не оборачиваясь, и остановила машину.

— Разве уже Куприяновка? — удивился он. — Что ты!

— Вылезайте. Дальше не повезу.

— Но-но! — сказал он с угрозой. — Ты это брось! Как это — не повезу?

— Не повезу — и все!

— Вот сумасшедшая баба! Да я тебе денег дам. На три рубля! Ну, бери пять, мы с этим не считаемся… — Он совал мне в руки деньги, обдавая сивушным дыханием.

— Вылезайте! — закричала я.

— Скажи, как разошлась! — забормотал он испуганно. — Куда же это я вылезу с дитем и мешками? Ты хоть дите пожалей! Разве пройдет такое малое двадцать километров пешком? Надо совесть иметь! — сказал он плачущим голосом. — Так с людями не поступают…

Было слышно, как посапывает во сне уставший Степка. Я со злостью нажала стартер. И машина снова покатила по пустынной дороге.

Пассажир притих.

Впереди мелькнул шлагбаум: это был объезд, а за ним — Куприяновка. Но едва я съехала с шоссе вниз, как машина забуксовала и остановилась, увязнув в м< песке.

Мы вышли.

— Лопата есть? — деловито спросил мой пассажир. — Ну, давай! А топорик? Ладно, я тебе свой нож дам. Иди лозняк нарежь, а я пока подкопаю. — Он, кряхтя, нырнул под машину. — Ничего, неглубоко увязла… — И он принялся ловко и быстро подкапывать песок.

«Хозяйственный, дьявол!» — подумала я, глядя на сноровистые движения.

Когда я, нарезав веток, вернулась к машине, она стояла в песке, с распахнутыми настежь дверцами.

Не было ни пассажира, ни мешков, ни Степки.

Пока я стояла здесь, держа в руках мокрый лозняк, мой пассажир, вероятно, уже подходил к Куприяновке.

Разложив ветки, я попыталась дать задний ход. Не тут-то было! Я подкопала колею. Машина не сдвинулась с места. Сыпал мелкий дождь, я успела промокнуть. Махнув рукой, я залезла в машину и стала соображать, что делать дальше.

В это время я услыхала свист.

Кто-то невидимый, скрытый ивняком, шел по тропинке вдоль речки и насвистывал. Спустя несколько минут он показался на дороге.

Это был молодой парень без шапки, в трикотажной рубашке с короткими рукавами. От дождя рубашка облепила плечи, по лицу и мокрым, свисающим волосам текли водяные струйки. Он был лобастый, с носом «уточкой», с длинной шеей. Но лицо его дышало такой свежестью, таким радостным изумлением, столько в нем светилось добродушия, что нельзя было не залюбоваться им.

— Буксует? — сказал он и обошел вокруг машины. — Да тут и дело чепуховое! Подтолкнуть — вы и выедете…

Он уперся руками в багажник, я включила скорость, машина качнулась разок-другой и выскочила на пригорок.

— Спасибо большое! — сказала я. — Без вас мне бы здесь до вечера возиться. Садитесь, подвезу. Вам куда?

— Да мне пройтись в охотку… — Он с тем же радостным изумлением посмотрел на меня.

— Это под дождем-то? Садитесь…

— Можно и сесть, — согласился он. — Мне до Крутогорска.

Он залез в машину, и мы покатили снова.

— На стройке в Крутогорске работаете?

— Ага. Слесарем-водопроводчиком.

— Где учились?

— В ремесленном. Сейчас в вечернем техникуме занимаюсь. Скоро экзамены, а тут… — Он со счастливой отчаянностью махнул рукой.

— Что-нибудь стряслось?

— Завтра женюсь! — сказал он и повернул ко мне лицо, сияющее все тем же радостным изумлением, словно он сам не мог поверить тому, что с ним случилось. — Честное слово! Женюсь — и все!

— Что ж, поздравляю! А кто она?

— Бетонщица. Два года рядом работали. Просто смех! Два года рядом — и ничего. Тоня и Тоня, и все тут. И вдруг глянул… Тоненькая она такая, из себя беленькая. А руки ухватистые, бетон укладывает — будь здоров! Посмотрел я, стоит она на стройке, курточка синяя, шаровары, голубая косынка в горошек… И таково это она весело поворачивается, таково ловко да знатно… И тут во мне что-то словно охнуло. Стою, как фонарь, и уйти не могу. Пропал — и конец! — Он покрутил головой. — Верите, полгода ходил за ней, как привязанный. И выходил! — Он опять широко улыбнулся. — Завтра женюсь! Ну что ты скажешь — женюсь, и все!..

Впереди показался мокрый березняк, за ним был поворот на Крутогорск.

— Вы меня здесь высадите, — спохватился пассажир, — Я пешком пройдусь. В такую погоду прогуляться одно удовольствие. Я ее до дома проводил, она в Сусекино живет, с отцом и матерью. А с завтрева уж в Крутогорск переедет. Была Касаткина, станет Бродий. Антонина Бродий. Ах ты, боже мой!