Алексей Цвелик - Жизнь в невозможном мире: Краткий курс физики для лириков

Впервые мы приехали в Триест в 1993 году, будучи еще совершенно нищими. Я только что получил постоянную работу в Оксфорде, который вообще щедростью к научным сотрудникам никогда не отличался, жена в то время не работала. Хватало только на пиццу и вино, которое здесь дешевле воды. С тех пор много его утекло… Скажу только, что с 1993 года я приезжал в Триест по крайней мере раз, а то и два раза в год в самое разное время — там всегда хорошо.

Самое яркое впечатление оставил июнь 2003-го, когда нам удалось снять этаж на вилле, расположенной высоко на холме. Оттуда был потрясающий вид на море и на маяк, который был несколько ниже и совсем рядом. Из города к вилле вела узкая дорога, переходившая в уже совершенно козью тропу, на которой две машины никак не могли разъехаться (на такой случай вдоль дороги имелись углубления, куда можно было забиться, чтобы переждать встречный транспорт). Я арендовал Nissan Micra, не представляю, что бы я делал там на другой машине, хотя, надо сказать, все наши соседи ездили на американского стиля «бегемотах». Наша вилла была последней в ряду таких же домов, и на парковку я спускался в какую-то яму, где приходилось совершать 14(!) микроповоротов, чтобы поставить машину. Сразу за домом начинался лес, где бродили олени. Я блаженствовал, мне все это казалось страшно романтичным. Жена сердилась. Хозяин виллы — итальянец, ушедший в шестьдесят лет на пенсию инженер-кораблестроитель, проводил дни за ловлей рыбы с яхты и охотясь на кабанов со своим корешем-англичанином, преподавателем английской школы в предместье Триеста, Систиане (там когда-то учил детей английскому Джойс). В гостиной стояла чиппендейловская мебель, на стенах висели вполне приличные картины. Первый этаж занимала дочь хозяина со своим мужем-врачом. Он был палестинец, и я немножко побаивался потенциальных недоразумений. Однако семья оказалась благожелательной. Однажды мне довелось заглянуть к ним за каким-то делом, я увидел на полках собрание Тита Ливия, итальянский перевод Моммзена и преисполнился уважения.

Я поднимался рано утром, завтракал салатом из рукколы, ветчиной или сыром, ел замечательный с поджаристой корочкой итальянский хлеб («Ты сломаешь себе зубы!»). После завтрака вез жену на пляж, купался и шел в институт. И пляж, и институт находились очень близко друг от друга, и частенько я додумывал свои уравнения, лежа в воде и созерцая загорающих итальянок. Как я уже говорил, созерцание женской красоты совершенно не мешает, а, напротив, способствует научному процессу, чему свидетелями являются такие гиганты, как Шредингер, Фейнман и Ландау. Первый, как известно, написал основное уравнение квантовой механики, глядя на обнаженное тело своей молоденькой любовницы, второй занимался физикой в топлессбарах. Про третьего и говорить нечего.

Несколько анекдотов из жизни. Лет десять назад мой приятель-физик, российский гражданин, гостивший в Триесте по приглашению своего коллеги итальянца, оставил в телефонной будке бумажник, в котором, вдобавок к деньгам и кредитным картам, был еще и паспорт. Горе его несколько утихло после того, как, позвонив в полицию (квестуру), он узнал, что какой-то сострадательный человек принес туда бумажник со всем содержимым. Радость, однако, оказалась преждевременной, так как в квестуре ему заявили, что так как его паспорт был выдан в Москве, то ему и надо вернуться в Москву, а оттуда посылать запрос на предмет его получения. Дело спас друг Микеле (детина высоченного роста, представлявший несколько грустный тип итальянца, какие попадаются среди интеллигенции). Микеле, придя с Сашей в квестуру, обратился к полицейскому: «Ты с Юга?» «Да». — «И я с Юга. Как же ты живешь среди этих фашистов?» Полицейский расплакался, разговор перешел на тяжести жизни среди фашистов, и за разговором паспорт как-то незаметно вернулся в руки владельца.

Кстати о полиции: количество ее разновидностей в Италии почти равно количеству сортов сыра. Есть Polizia Munizipale (городская), Polizia Stradale (не страдающая, а дорожная), Polizia Finanza (финансовая, но у нее тоже свои машины, катера и т. д.), Polizia Penitenziaria (тюремная, из названия так и выпирает небритый и худой «кающийся» — penitent — узник, в моем воображении немного подшафе) и самые крутые — Carabineri (карабинеры). Не то чтобы другие не вооружены, но у карабинеров есть что-то, должно быть, особенное. Все это, как и все военное в Италии, сильно отдает опереттой.

Однажды жена одного из моих коллег поехала из Рима в Триест на поезде. Поезд шел всю ночь, она спала, а утром обнаружила, что кошелек ее пропал. Глаза соседей-пассажиров недвусмысленно указывали на некоего «лаццароне», к которому она, будучи крутой американкой, сразу и обратилась со словами: «Я позову карабинеров!» «Синьора, зачем же карабинеров? Давайте поладим миром, я отдам вам половину ваших денег, и мы будем считать это дело законченным!»

Но хватит праздных разговоров, читатель! Пора поговорить о вечном. Если ты успел поучиться в советской школе, ты помнишь, что основной вопрос философии есть вопрос о том, что важнее — материя или дух. Следом за этим шли вопросы о всякого рода противоречиях (между городом и деревней, умственным и физическим трудом и прочим в том же роде). Так вот, читатель, в Италии дух и материя совершенно слились, а все указанные противоречия разрешены. Процессы, которые принято считать материальными, как то: вкушение пищи, питие вина, даже хождение по магазинам, приобретают здесь совершенно духовный характер. Здесь все дышит жизнью — красота женщин и детей, лазурное море, трактиры и харчевни, этикетки на винных бутылках (о содержимом я не говорю, это чистый дух — spirito). К прозрению этих истин я шел несколько лет, но озарение снизошло на меня одним вечером в Систиане. Накрапывал мелкий дождик, и мы с женой ехали на машине по приморской дороге, приглядывая место, где бы пообедать. Один придорожный трактир показался нам особенно живописным: двор был увит виноградными лозами, свечи на столах как-то особенно уютно горели, мы причалили и сели за столик. И вот за соседним столом старичок-тамплиер воскликнул: «Due litri!» («Два литра!») — и, получив от официантки соответствующей длины хрустальную кружку (!), отхлебнул и удовлетворенно произнес: «Va bene!»

Я все понял. Мир почти не изменился — вода осталась водой, горы горами, трава травой. Лишь ноги мои на сантиметр оторвались от италийской земли. С тех пор так и хожу.

Среди моих друзей есть человек (назовем его XY), для которого Страна восходящего солнца является чем-то вроде курорта. Человек этот русский, со способностями на грани гениальности и, как свойственно некоторым из гениев, немножко чудак. Живет он в Париже, имеет чудесную жену и красавицу-дочь. Францию недолюбливает, однажды так мне и сказал: «Вот только тем и спасаюсь, что читаю про себя „День Бородинской годовщины“». Зато Япония для него почти как дом родной. Общается он там с совершенно зубодробительными математиками, по виду похожими на мыслящий тростник.