Илья Бражнин - Пушкин - это Россия

Предисловие сохранилось в рукописи, но «Путешествие Онегина» дошло до нас не полностью.

Очень разрозненные черновые отрывки остались от десятой главы.

Посвящение Петру Плетневу («Не мысля гордый свет забавить…»), которое сейчас предшествует всему роману, впервые было опубликовано вместе с четвертой и пятой главами романа и предшествовало им, а читатель узнал о нем спустя почти пять лет после начала работы поэта над романом.

Все это могло происходить и происходило потому, что «Онегин» писался почти восемь лет, выходил в свет отдельными главами. И главы эти, и план дальнейшей работы неоднократно обдумывались, переобдумывались и менялись.

Но и с вещами, гораздо меньшими по объему и писавшимися быстро, происходило иной раз в отдельных частях их то же самое. Вступление к «Руслану и Людмиле» («У лукоморья дуб зеленый»), как и посвящение, предшествующее «Полтаве», написаны уже после самих поэм.

Любопытно, что даже такая поэма, как «Граф Нулин», которая выпалилась залпом в течение двух дней, и та имеет свою предысторию, и даже весьма немаловажную для понимания всей творческой истории Пушкина тех лет, хотя некоторые современники считали «Графа Нулина» ничего не стоящим пустячком и даже острили насчет того, что Нулин есть абсолютный нуль.

Остроты эти остаются на совести остряков, и в свое время Белинский сердито и вполне основательно заметил, что «…этой неотесанной критике и в голову не входило, что все это высокопарное („в одах Петрова, стопудовых пиимах Хераскова“), взятое массой, далеко не стоит одной страницы из „Графа Нулина“».

Тынянов, прослеживая творческий путь Пушкина на этом этапе, утверждал, что «„Граф Нулин“, написанный непосредственно вслед за „Борисом Годуновым“, является совершенно неожиданным методологическим откликом, реакцией поэта на работу над документами». И дальше: «„Нулин“ возник диалектически в итоге работы с историческим материалом, в итоге возникшего вопроса об историческом материале как современном».

Интересна интерпретация этого стыка материала исторического и современного, которую дает ему Пушкин в своей «Заметке о поэме „Граф Нулин“»:

«В конце 1825 года находился я в деревне. Перечитывая „Лукрецию“, довольно слабую поэму Шекспира, я подумал: что если б Лукреции пришло в голову дать пощечину Тарквинию? Может быть, это охладило бы его предприимчивость, и он со стыдом принужден был отступить. Лукреция б не зарезалась, Публикола не взбесился бы, Брут не изгнал царей, и мир и история мира были бы не те.

Итак республикою, консулами, диктаторами, Катонами, Цесарем мы обязаны соблазнительному происшествию, подобно тому, которое случилось недавно в моем соседстве, в Новоржевском уезде.

Мысль пародировать историю и Шекспира мне представилась. Я не мог воспротивиться двойному искушению и в два утра (13 и 14 декабря) написал эту повесть.

Я имею привычку на моих бумагах выставлять год и число. „Граф Нулин“ написан 13 и 14 декабря. Бывают странные сближения». Имеется в виду восстание декабристов 14 декабря 1925 года.

А может, и не такие уж странные эти сближения. То, что в творческой настроенности поэта кажется с первого взгляда странным, неожиданным и непонятным, проясняется и объясняется, если приглядеться к творческой жизни поэта и к повседневью его, сопоставить сущее с бывшим.

Вот, к примеру, нам известно напечатанное Пушкиным в 1830 году в альманахе «Северные цветы» стихотворение «Я вас любил: любовь еще, быть может…»

Но при жизни Пушкина мало кому было известно напечатанное стихотворение, которое можно считать ранним предшественником стихотворения «Я вас любил…» Вот это стихотворение, найденное в бумагах Пушкина после его смерти:

Вы видите, как далеко ушел Пушкин вперед за шесть лет, отделяющих одно стихотворение от другого, насколько стройней, очищенней, выше и душевней стало новое отношение поэта к прошлому — и своему, и чужому.

Сравните начальные строки обоих стихотворений.

В первом варианте авторская интонация очень жестка и окончательна:

Во втором варианте все переведено в другой ключ, элегически мягкий и задушевный. Убраны окончательности: «все кончено», «в последний раз», «не для меня». Из всех этих четырех строк сохранено только «быть может» — и эти слова раздумья, размышления, колебания, нерешенности, душевной боли и взяты как основная тональность нового стихотворения.

Насколько это мягче по тональности и экономней, четче, совершенней по форме!

А последние две строки в первом варианте:

В варианте более позднем последние строки звучат иначе, сердечней, человечней:

Последнее «дай вам бог» удивительно по-доброму произнесено. Дай вам бог доброй судьбы.

В заключительной строке первого варианта «И многими любима будешь ты» этого доброго напутствия нет. В ней говорится, что ты будешь многими любима, но о том, какова будет эта любовь, ничего не сказано. А в стихотворении «Я вас любил…» последняя строка — это напутствие и пожелание доброй, искренней, нежной любви, какая была у того, кто напутствует.

Еще одно различие этих двух стихотворений, мимо которого нельзя пройти. В первом варианте поэт обращается к своему адресату на ты, а во втором — на вы. Это различие больше, чем только интонационное. Оно касается и существа отношений обоих действователей. «Обняв твои колени» — это одна степень интимности; «Я вас любил так искренно, так нежно» — это другая степень. «Вас» вместо «ты» переводит отношения как бы в другой план, пожалуй, в более обобщающий, менее лично-конкретный, более — для всех.

И формально это «вы» вместо «ты» придает стиху более легкости, светлости, изящества.

И еще одно замечание о различии обоих стихотворений по признаку формальному. В стихотворении «Я вас любил…» вы уже не находите таких старообразных оборотов речи, как «горестные пени» или «сотворена любовь», какие встречаете в более раннем стихотворении «Все кончено…»