Энн Ламотт - Маленькие победы. Как ощущать счастье каждый день

Мой отец относился к ним с уважением и добротой, его главной философской и духовной позицией была следующая: не будь задницей.

И последнее: я была рада быть там потому, что один из заключенных, Вульф, глава тамошней группы вьетнамских ветеранов, просил меня помочь кое-кому из его друзей с литературным творчеством.

Я бывала на территории тюрьмы на религиозных службах по вечерам, но никогда не попадала днем. Когда мы поехали туда, лил дождь. Стоя в ожидании под стенами вместе с Нешамой, двумя учителями английского из Сан-Квентина и одной подругой из церкви, я остро осознавала насилие и страх мира. Обычно я едва ли способна что-то чувствовать, кроме скорби и пучеглазой паранойи. Но моя вера говорит, что Бог обладает навыками, некоторыми хитростями и милосердием – вполне достаточными для того, чтобы нести свет в нынешнюю тьму, в семьи, тюрьмы, правительства.

Сан-Квентин располагается на красивом участке земли в округе Марин, на западном берегу залива Сан-Франциско. Там много солнца, виды на мосты, холмы, виндсерферов. Пока мы ждали, я старалась не беспокоиться. По воскресеньям Вероника твердила нам то, что всегда говорили Павел и Иисус: не беспокойтесь! Не будьте тревожными. В темные времена ищите свет. Заботьтесь о самых малых из божьих людей. Она цитировала преподобного Джеймса Форбса, который говорил: «Никто не попадает в рай без рекомендательного письма от бедных». Очевидно, что понятие «бедные» включает и заключенных.

У Иисуса была взаимная симпатия с заключенными. Он ведь, в конце концов, был одним из них. Должно быть, Ему не раз довелось ощущать тревогу и изоляцию в тюрьме, но Он отождествлял Себя с узниками. Он старался подружиться с наихудшими и ненавидимыми, потому что весть Его состояла в том, что никто не бывает недосягаем для божественной любви, несмотря на склонность общества утверждать обратное.

Иисус старался подружиться с наихудшими и ненавидимыми, потому что весть Его состояла в том, что никто не бывает недосягаем для божественной любви, несмотря на склонность общества утверждать обратное.

Наконец мы встали перед внутренними воротами, показали свои удостоверения личности охране и получили флуоресцентные штампики на руки. «Кто не светится – тот не пройдет», – проговорил один жизнерадостный рябой охранник, и это – лучший духовный совет, какой я слышала.

Когда мы вошли в тюремный загон, в голове крутились тревожные мысли о том, что нас возьмут в заложники, а пистолет прикрутят к моему виску клейкой лентой. Не думаю, что такие мысли приходили бы в голову Иисусу: все в Нем тянулось в мир с любовью, милосердием и искуплением. Он учил, что Бог способен извлечь жизнь даже из смертельных обстоятельств – не важно, на какой отметке стоит уровень террористической тревоги.

Нашей группе позволили осмотреть внешние стены тюрьмы, которая была открыта в 1952 году. Сан-Квентин обладает дивной европейской красотой – древние с виду стены, элегантные оружейные башни. Он весь – словно декорация из Эдгара Алана По. Человек с правильным подходом мог бы сделать из этого места нечто воистину прекрасное, нечто праздничное. Скажем, из него получилась бы прехорошенькая гостиница типа «ночлег и завтрак». Или пивоварня. Я не знала, кто там внутри, знала только, что большинство заключенных – убийцы, отбывающие пожизненное заключение. Представляла себе, что некоторые из них будут угрюмыми, с бегающими глазами, а другие – очаровательными мошенниками, пытающимися обворожить меня, чтобы я вышла за них замуж, и добыла им лучших адвокатов, и спала с ними каждый второй вторник. Я знала, что там, внутри, будет и товарищество, и жестокость, и искупление, потому что читала отцовские рассказы. Но они были написаны много лет назад, когда еще можно было верить в необходимость заботы о заключенных, не рискуя быть обвиненной в снисходительности к преступлениям.

Иисус был снисходителен к преступлениям. Поэтому Его никогда бы никуда не избрали.

Во дворе нас встретили сначала несколько человек из персонала, потом Вульф и двое его друзей – все вежливые и чисто выбритые, в кепи вьетнамских ветеранов. Мы стояли внутри круга тюремных зданий, в центре бетонных блоков с камерами. Здешняя территория ярко украшена живописцами-заключенными, но здания выглядят как детский игрушечный домик, забытый на улице на сотню лет: пластиковый замок, куча-мала из камня и бетона, причудливый, рыхлый, приходящий в упадок.

Повсюду колючая проволока, постоянный лязг и гром ворот, камер и дверей. Охранники вооружены оружием и ключами, точно взятыми прямиком из Средневековья. Заключенные бродят по всей территории, медленно, как монахи, поскольку идти особо некуда. Конечно, мы видели лучших: вежливых, не приговоренных к смертной казни. В основном это были пожилые люди с пониженным уровнем тестостерона. Мне это нравится.

Вульф и его друзья показали нам классные комнаты, часовню и хобби-мастерскую, где заключенные работают, создавая деревянные шкатулки для украшений, мозаичных колибри и кресты.

– А стоит ли доверять вам, парни, ножи, пилы и другие крайне острые орудия? – деликатно поинтересовалась я.

Они рассмеялись.

– Мы заработали эту привилегию хорошим поведением, – ответил Вульф. Он показал нам старый обеденный зал, длинные стены которого были украшены фресками, выполненными заключенными в черных и коричневых тонах – обувным кремом. Фрески изображали историю Калифорнии и их собственную: мивоки на горе Тамальпаис, сэр Фрэнсис Дрейк на берегах Вест-Марин, испанские миссии, «золотая лихорадка», герои труда, фермеры, художники, заключенные, святые; внутри картин были тайны, доступные только взорам заключенных.

Мы подошли к главному блоку. Тюрьма перенаселена. Заключенные живут по двое в камере, спят на двухэтажных койках. Камеры гротескны, как хорватский зоопарк. Понимаю, родственники жертв могут считать, что заключенные это заслужили, но вид их, втиснутых в эти клетки, подействовал на меня так же, как фотографии выставленных на позорище трупов сыновей Саддама Хусейна. Хочешь – не хочешь, а задашься вопросом: «Кто мы такие? И что дальше? Окровавленные головы на шестах под стенами Белого дома?»

– Что вы читаете? – спросила я человека в одной из камер.

Он показал свою книгу: непридуманные преступления в изложении Энн Рул.

Вульф повел нас в другую столовую, где шестьдесят заключенных собрались на привинченных к полу стульях возле сцены, чтобы послушать наши выступления. За их спинами работники кухни и дежурные готовили следующую трапезу, рядом с ними маячили охранники.

То, что можно было назвать эстетикой, оставляло желать лучшего – полное отзвуков, похожее на пещеру пространство, точно ангар; металлическое, наполненное шумом, который издавали люди, готовившие еду. Пахло дешевым мясом, старым маслом и белым хлебом.