Дмитрий Дейч - Прелюдии и фантазии

Понятно, что о «конкретной» музыке мы вообще ничего не слышали: имя Пьера Шеффера впервые мелькнуло в книге, посвящён-ной достижениям инженерной мысли в области аккустики. О его композиторских проектах было упомянуто вскользь и невзначай: в глазах автора монографии (не упомнить теперь ни названия, ни даже темы) Шеффер был инженером, который в свободное от работы время баловался сочинительством.

Всё изменилось, когда стараниями энтузиастов в России стала исполняться музыка Кейджа и Фельдмана, нововенцы обрели статус классиков, и слово «Штокхаузен» перестало быть ругательным. К тому времени появились первые магнитофонные записи Лигети, «Железный Занавес» приоткрылся: крупные западные фирмы грамзаписи принялись за Шнитке и Губайдулину. Помнится, когда в моём доме появилась бобина с карандашной надписью «Туранга-лила» на обложке, это был настоящий шок: несколько дней я почти не показывался из дома.

Но вот что казалось мне странным и удивительным: чем глубже погружался я в мир новых звучаний, мир, казавшийся мне тогда свободным от академических предубеждений, тем меньше оставалось вокруг людей, способных разделить со мной моё счастье, мои догадки и прозрения, мой вечный музыкальный голод. Увы, большинство моих друзей не могли отличить на слух квартета Бартока от квартета Веберна.

Да-да, они кивали мне. Они говорили: это здорово, классно, старик. Ураган! Но уже десять-пятнадцать минут спустя каждый из них терял нить музыкального со-знания, и вместо того, чтобы ПОГЛОЩАТЬ музыку, был способен лишь ПРИСУТСТВОВАТЬ.

Они были похожи на слепых, которые притворяются зрячими.

Среди тех, кто приходил ко мне, было много музыкантов. Никто из них не был заинтересован в том, чтобы разобраться в том, что же на самом-то деле происходит в этом огромном отеле в тысячу этажей, миллионом комнат и миллиардом обитателей, который должен был, по идее, служить им домом.

Я уговаривал. Я убеждал. Я злился.

Ничего, абсолютно ничего не помогало.

И в один прекрасный день я понял, что нужно делать.

Я назвал это «Необыкновенным концертом» — в честь кукольного представления Образцова, а точнее — в честь того самого фрагмента, о котором шла речь выше. «Необыкновенный концерт» просуществовал всего несколько месяцев, но это были прекрасные, удивительно плодотворные месяцы. Мне удалось «обратить в свою веру» множество людей, в прошлом далёких от академической музыки, а «вторая волна» — волна слухов, пересудов и газетных материалов — породила настоящий ажиотаж. Домохозяйки, врачи, студенты, художники, хипповатые рок-н-ролльщики, профессора университета и даже милиционеры, которые до определённого момента слыхом не слыхивали о додекафонии, аллеаторике, минимальной и конкретной музыке, стали живо интересоваться всем этим.

Идея была почерпнута из книги Станислава Грофа «За пределами мозга». В этой книге речь шла об исследованиях психотропного препарата ЛСД-25 на добровольцах, весь материал был собран и классифицирован Грофом задолго до запрещения ЛСД и представлял собой своеобразные клинические дневники доктора-энтузиаста. Помнится, меня заинтересовала упоминание о том, что под воздействием ЛСД люди, до эксперимента совершенно не принимавшие современного искусства, начинали находить в нём смысл и удовольствие.

К сожалению (или к счастью), ЛСД в моём распоряжении не было, поэтому я решил ограничиться техническими приёмами, которые предлагал Гроф для путешествия в мир коллективного бессознательного. Я полностью расчистил одну из комнат огромной квартиры, доставшейся мне по наследству от дедушки, и назвал комнату «Кабинетом Мастера Превращений», повесив табличку соответствующего содержания.

«Кабинет» был рассчитан на одного человека: за всю историю «Необыкновенного концерта» я ни разу не пытался «причастить» сразу нескольких. В комнате не было никакой мебели, кроме дивана и высокой тумбы, на которую я ставил свечу. Окна были занавешены таким образом, что снаружи в помещение не проникало ни единого лучика света. У изголовья лежали наушники фирмы Sony — лучшие студийные наушники тех лет, которые я купил за бешеные Необыкновенный концерт деньги на «Горбушке». Провод уходил за стену, где располагался магнитофон с заранее подготовленной фонограммой.

Я предлагал человеку присесть и в течение двух-трёх минут рассказывал о том, что сейчас произойдёт. После чего он укладывался на диван, надевал наушники, я задувал свечу и выходил наружу, плотно прикрыв за собой дверь.

Музыку я подбирал тщательнейшим образом: вначале звучала небольшая хоральная прелюдия Баха, затем Ричеркар из «Музыкального Приношения» в оркестровой версии Веберна. Затем Ричеркар самого Веберна, который в первых тактах сохранял отдалённое сходство с баховским, затем Concerto Grosso Шнитке, где тональные части в квазибарочном духе перемежались атональными: воздействие этой музыки было гипнотическим, завораживающим.

Теперь уже не упомнить всех произведений, которые были записаны на эту плёнку. Точно могу сказать, что там были Мессиан, Кейдж, Ксенакис, Штокхаузен и несколько «атмосферных» опусов Лигети. В конце звучала всё та же хоральная прелюдия Баха, с которой всё начиналось.

Фонограмма была рассчитана на час непрерывного звучания.

По прошествии этого времени я возвращался в «Кабинет», зажигал свечу и помогал адепту справиться с потрясением от услышанного.

Это всё.

Сегодня существует наука о «музыкальной терапии», где применяют приблизительно те же методы, используя куда более продвинутые средства. Сомневаюсь, правда, что специалисты в этой области потчуют своих питомцев фрагментами «Мантры» Штокгаузена.

Проект «Необыкновенного концерта» окончился с появлением в дверях «Кабинета» участкового милиционера, который был наслышан о наркотических шабашах и ночных буйствах в квартире полковника Дейча, некстати доставшейся его непутёвому внуку. Я принял участкового вежливо, во всех подробностях рассказал о том, что здесь в действительности происходит, и дал ему сто долларов за то, что меня не привлекут тотчас же, на месте, к уголовной ответственности, а дадут месяц на исправление и осознание опасности подобных действий в отношении мирных граждан.

Он был по-своему прав: это было насилие, осознанное и ничем не оправданное. «Необыкновенный концерт» на деле был обыкновенной агрессией против неокрепшего разума советских граждан, разновидностью наркоманского «подсада». И когда участковый неделю спустя явился ко мне снова с просьбой о приобщении к тайнам академического авангарда, я отказал, мотивируя отказ именно этим.

Наверное, я мог бороться с системой и рано или поздно выторговать для «Необыкновенного концерта» место под солнцем. К тому времени «Кабинет Мастера Превращений» посетили многие уважаемые в городе люди, люди, к которым было принято прислушиваться.