Дмитрий Дейч - Прелюдии и фантазии

«Кажется, я нашёл то, о чём вы тут говорили. Не угодно ли взглянуть?» Гость вытаращил глаза: «Аллах Милосердный, да ведь это!..». «Да, — отозвался Насреддин, — оно самое. Правда Всеблагой не называл его Величайшим Элементом и не поминал имён мудрейших. Если мне не изменяет память, речь шла о том, чтобы «засунуть куда подальше эту штуковину, чтоб дети из неё свистулек не понаделали». Впрочем, я сразу догадался, что это шутка. Сами видите, свистулек из этой «штуковины» не понаделаешь, зато, насколько удалось выяснить моей супруге, она вполне годится для того, чтобы взбивать сливки и раскатывать тесто».

Однажды ходжа Насреддин отправился на базар и долго ходил взад и вперёд вдоль прилавков — прицениваясь, но ничего не покупая. Рыночный стражник некоторое время наблюдал издали, в конце концов обратился к нему с назиданием: «Уважаемый, я вижу, денег у вас нет, вы лишь напрасно теребите торговый люд. Подай вам это и то, поменяй фасон и размер, взвесь и порежь, а выгоды купцу — ни на грош. Если бы я не знал, что вы — ходжа Насреддин, подумал бы, что на рынке завёлся воришка: ждёт, пока купец отвернётся, чтобы запустить руку в чужую мошну». В ответ на это ходжа вытащил из кармана кошель, полный золотых и серебрянных монет, и молча подал его стражнику. Тот принялся извиняться. Насреддин жестом остановил его, показывая, что не в обиде, и сказал:

«Обычно я покупаю здесь на сумму столь незначительную, что выбирать товар долго не приходится. Но сегодня меня пригласил для беседы наш правитель Тимур, и, провожая до ворот, дал этот кошелёк. Он сказал: «Милый ходжа, я хочу, чтобы ты пошёл на базар и купил что-нибудь такое, что способно доставить тебе маленькое человеческое удовольствие». Вот уже четвёртый час я брожу здесь и выяснил за это время, что маленькое человеческое удовольствие можно получить лишь бесплатно — выбирая и прицениваясь, но заплатив деньги, немедленно его теряешь».

Когда Насреддина упрятали в психушку, врач принялся осторожно расспрашивать его, пытаясь выяснить причину помрачения рассудка: «Вы знаете, почему здесь находитесь?». «Конечно, знаю, — ответил Насреддин, — вот уже три года подряд я просыпаюсь под утро от собственного воя. Мне снится, что я — собака и вот-вот превращусь в человека». «Стало быть, у вас проблемы со сном?» «Проблемы со сном — у моих соседей, доктор. Жена и дети одно время пугались, но — привыкли. А у меня вообще нет никаких проблем». «Вы что же, хотите сказать, что не видите ничего странного в том, чтобы просыпаться ни свет ни заря? Будить соседей? Пугать детей?» «Ничего не поделаешь: возвращать себе человеческий облик довольно неприятно. Зато нет ничего прекраснее раннего отхода ко сну, когда мне снится, что я вновь превращаюсь в собаку».

Однажды Насреддину приснилось, что он едет в поезде и сочиняет эпическое произведение в стихах о своём путешествии. Поэма была настолько прекрасна, что, проснувшись, Насреддин бросился к столу, чтобы поскорее записать её, но как только взял в руки перо, выяснилось, что в памяти не осталось ничего, кроме четверостишия, где жизнь сравнивалась с василиском, чей взгляд можно испытать на себе лишь однажды. Поразмыслив здраво, Насреддин решил, что ни ему самому, ни потомкам эта печальная истина совершенно ни к чему, и записывать не стал, но отправился спать снова — в надежде, что на этот раз снов не будет.

Я ничего не чувствую, говорит она, я, наверное, умерла. Она щиплет себя за нос и подходит к зеркалу — проверить, покраснел ли нос. Нос покраснел, и было больно, но что это доказывает? Краснеют ли мертвецы? Бывает ли им больно? Кто знает…

Я ничего не чувствую! Я ничего не чувствую! — говорит она громко. Из соседней комнаты выходит мать и смотрит на неё круглыми глазами.

Вызвать «скорую»?

Это поможет? Я ничего не чувствую. Я совсем ничего не чувствую. Я умерла или, по крайней мере, тяжело заболела.

Я вызову «скорую», говорит мать. Я уже вызываю.

Я не чувствую, что ты вызываешь. Я тебя не чувствую. Ты тут?

Тут, говорит мать, разве ты не видишь? Прикоснись ко мне. Я тёплая?

Ты тёплая. Кожа у тебя пересохшая. Тебе нужен крем для рук. Но я этого не чувствую.

Может, это зима? — спрашивает мать. Или месячные? Я не буду вызывать «скорую». Если я вызову «скорую», это обойдётся нам в состояние.

Я не чувствую, что это обойдётся нам в состояние. Сделай что-нибудь.

Пойдём на улицу, говорит мать.

И они выходят на улицу. На улице погода. Холодно. Автомобили. Велосипедисты. Собаки. На улице очень громко.

Автобусы едут. Пахнет бензином. Деревья. Низколетящие самолёты. Тель-Авив. Люди говорят. Смеются.

Перекрикивают автомобильные гудки. Орут. Надрываются.

Я ничего не чувствую, кричит она, совершенно ничего не чувствую.

Этого не может быть, возражает прохожий.

Может, настаивает она. Ещё как может. Вас я тоже не чувствую.

Кто сказал, что меня нужно чувствовать? Вам хорошо меня видно? Слышно? Разве этого не достаточно?

Боже мой, говорит она, неужели так было всегда? И мать отвечает: конечно! И прохожий отвечает: конечно!

Так было всегда.

Подглядывать — очень стыдно. Так ему говорили. Это стыдно. Не подглядывай.

Да, это стыдно, соглашался он, и — подглядывал.

Его били. Его лечили. Его выгнали из школы. Габи, знаешь, кто ты такой? — сказала учительница математики. — Ты — вампир. (Ладно, я вампир, будь по-вашему.) Отвернись. У меня мурашки по телу.

Ты любишь смотреть на раздевающихся женщин? — спросил его доктор.

Я люблю смотреть на раздевающихся женщин, люблю смотреть на одевающихся женщин, люблю смотреть на женщин в любом виде. На мужчин. На детей. И на собак люблю смотреть (латентная зоофилия, пишет доктор).

И на звёзды. И на траву. Я люблю смотреть на дома и на бациллы под микроскопом. Люблю смотреть на маму, когда она курит. На папу люблю смотреть, хоть он этого и не любит. На рыбок в аквариуме. На луну. На солнце я тоже люблю смотреть, но долго нельзя, можно ослепнуть.

Понимаешь, ласково говорит доктор, люди не любят, когда на них смотрят. Особенно ночью. Особенно когда тот, кто смотрит, прячется в темноте. Это очень страшно. Ты понимаешь?

Я понимаю. Люди не смотрят друг на друга.

Ты можешь смотреть днём.

Этого они тоже не любят. Они спрашивают: чего уставился? Они вообще не любят, когда на них смотрят.

Поэтому я прихожу ночью. Я научился быть незаметным. Нахожу укромное местечко — напротив окна. Дерево или куст. Меня не видно. Мне видно всё. Люди приходят и уходят. Едят. Спят. Живут. Они говорят. Мне не слышно, но я догадываюсь, о чём они говорят. Они занимаются любовью (это красиво). Они плачут. Они ругаются (я не люблю, когда ругаются, и сразу ухожу). Они ковыряют в носу. Они танцуют перед зеркалом. Они выдавливают угри.