Дмитрий Дейч - Прелюдии и фантазии

Раньше он думал, что нет ничего хуже кабинета дантиста, но теперь понимает, что ошибался. Вонь жжёных зубов и этот тусклый химический аромат — вы знаете, о чём я, — запах безымянного вещества или препарата, которым пропахли все до единого стоматологические клиники… эти долота и щипцы, пыточная лампа, плевательница, бормашина, коридор, где жертвы смирно ждут экзекуции… согласен, приятного мало! И — тем не менее: в этом городе имеются места и похуже.

А именно — все до единого отделения банков.

Здесь никто не кричит, когда его режут. Вы ничего не почувствуете, вас четвертуют без боли, используя в качестве анестезии весь антураж, накопленный человечеством за три века негласной финансовой тирании. Здесь работают кондиционеры, к вашим услугам — удобные кресла и журналы на столиках.

Здесь улыбаются, высасывая человеческий мозг через трубочку.

Всякий раз, посещая отделение, к которому приписан по месту жительства, минуя стеклянную вертушку охранника, Йоав жалеет, что не захватил с собой дробовик.

Однажды он въедет сюда в бронированном бульдозере, круша праздничные колонны с рекламными плакатами, информационные экраны, предлагающие ссуду на самых выгодных условиях, стойки с чистыми бланками приговоров, сейфы и банкоматы, давя галстучных клерков — одного за другим, раскалывая гусеницами небьющиеся стёкла, отделяющие палачей от их жертв… однажды он сделает это. Когда-нибудь. Не сегодня. Однажды.

— Я просто хочу, чтобы вы были счастливы! — сообщает пассажирам автобуса г-н Коэн.

— Сядьте на место, — кричит водитель. Автобус делает крутой вираж, и г-н Коэн валится с ног.

Боже мой, сколько в Тель-Авиве сумасшедших! — вполголоса говорит офисная девушка другой офисной девушке.

Обе синхронно покачивают головой и цокают языком. За окном вертится, подпрыгивает и бросается из стороны в сторону бульвар Авиаторов со всеми его парками, автостоянками и длинными блочными домами.

— Я хочу, чтобы вы были счастливы! — кричит г-н Коэн, пытаясь самостоятельно подняться на ноги.

Сердобольный хиппи в латаных джинсах подаёт ему руку, но г-н Коэн сердито отбрасывает её в сторону. Хиппи пожимает плечами и отворачивается.

— А почему вы думаете, что мы — несчастливы? — задумчиво спрашивает строгая дама в длинном платье и парике. На коленях у неё — карманный Танах, выражение лица — соответствующее.

— И в самом деле! — смеётся жилистый мужичок, судя по затрапезному виду — сантехник или гаражный ремонтник. — Я счастлив. Охохо! Я счастлив, и ещё как!

— Дурак! — кричит г-н Коэн. — Тебе только кажется, что ты счастлив!

— А в чём разница? — хитро щурится мужичок. — Я счастлив или мне кажется, что я счастлив, — один хрен с маслом!

— А в том… — пытается найти подходящие слова г-н Коэн, — что это у тебя — ненастоящее счастье!

— Откуда вы знаете? — запевают офисные девушки. Автобус подпрыгивает на колдобине и резко притормаживает на остановке. У г-на Коэна перехватывает дыхание.

— Счастье — это просто хорошее настроение, — вмешивается водитель, принимая у вошедшего пассажира пять пятьдесят.

— Простите? — поднимает брови пассажир.

— Хорошим настроением отличаются имбецилы, — говорит офисная девушка, та, что справа. — Счастье — это когда я точно знаю, почему мне хорошо!

— Ну, мы тоже. могли бы предположить. что знаем. — пытается кокетничать сантехник, но наталкивается на ледяной взгляд и никнет.

Счастье Двери закрываются. Водитель оборачивается к г-ну Коэну: Если вы сейчас же не сядете на своё место, я буду весьма несчастлив!

— Почему? — искренне удивляется г-н Коэн.

— Потому что, — отвечает молчавший до сих пор хиппи, — ему смерть как не хочется отскребать вас от пола — как только автобус тронется с места.

Водитель жмёт на газ, и г-н Коэн падает, как подкошенный.

В этом городе слова человеческие имеют куда больший вес, чем поступки. Порой может показаться, что его населяют говорящие головы, которым из чистого милосердия подвесили несколько дополнительных органов — для поддержания жизнедеятельности и свободы передвижения. Обитателям Тель-Авива не о чем молчать, вся их жизнь сводится к непрерывному словоизвержению: стоит речи прерваться, они тут же погибнут в жесточайших мучениях, и если кому-то из властей предержащих придёт в голову запретить болтовню на улицах, минуту спустя весь город превратится в смиренное кладбище.

Она живёт на улице Мендели — в одном из дорогих домов с подземной стоянкой. В любое время дня и ночи, в любую погоду выходит на люди в линялых шортах и грязно-белой футболке с длинными пятнами пота под мышками.

Одним росчерком — подбородок, шея и плечи: эскиз кубофуту-риста. Грудь и живот. Волосы невозможного жёлтого цвета. Выражение лица напоминает эффект размытия по Гауссу — в фотошопе.

Чухххх-чухххх-чухххх — одышка.

Собачки: пять маленьких юрких тварей, больше похожих на крыс, чем на благородных волков, от которых — как принято полагать — ведут своё происхождение.

Имена их: Йогурт, Хумус, Пицца, Кебаб и Лазанья.

—...о приснившихся словах? — переспрашивает Маэстро. — Впервые слышу.

Ран от волнения роняет пустую пивную бутылку на пол, и та — как назло — закатывается под столик.

О приснившихся белых медведях могу кое-что рассказать, — продолжает Маэстро Шимон, пока Ран возится под столом. — Бабушка (царство ей небесное) говаривала: если приснится медведь, особенно белый, — выйди на крыльцо и посикай на ветер. Прямо с крыльца… Это, конечно, проблематично — здесь, в Тель-Авиве… И тем не менее.

Он заглядывает под скатерть, пытаясь рассмотреть, что там — в темноте — происходит.

— Извини, — говорит Ран, показываясь наружу, — медведи совершенно ни при чём. Это вообще не похоже на обычные сны. Неужели тебе никогда не снились слова?

— Мне-то?.. — Маэстро понятия не имеет, снились ли ему слова. — Мне такое снилось… что тебе и не снилось! В товарных количествах! Вагоны слов! На всех языках мира!

— Какие?

— Да какие угодно. Сны переполнены словами.

— Ничего подобного! — взволнованно перебивает его Ран. — Сон о словах — нечто совершенно особенное.

Почему ты не хочешь понять?

— Я и в самом деле никак не пойму, — говорит Маэстро Шимон, — почему вам, молодым, не вкусившим ещё…

— …начинаааается… — вздыхает Ран, разливая пиво в бокалы.

— …нет, ты объясни! ну зачем?.. зачем тебе это — слова, сны?.. у тебя вся жизнь перед глазами, вот здесь! Прямо тут! Смотри! — он протягивает полупустую бутылку «Гиннеса», будто пытаясь уверить собеседника, что всю его жизнь, какая ни есть, можно уместить на донышке этой бутылки.