Вардан Айгекци - Басни средневековой Армении [без иллюстраций]

Но напряженные поиски новых технических приемов (они не могли не быть напряженными на стадии нарастания ремесленно-рыночного производства) неминуемо были связаны с работой интеллектуальной. Оторванность от земли, дающей хоть и малый и скудный, но все же заранее примерно определенный кусок хлеба, сравнительно широко распространенная грамотность (о которой можно судить по весьма многочисленным выцарапанным на штукатурке бытовым надписям, в том числе и назидательным для детей, на стенах бедных домов в скученных кварталах Ани и в пещерных домах), активное участие в жизни города, в жизни его улиц и крохотных, но все же площадей, — все это не могло не усиливать значения многочисленного ремесленного сословия, как ведущего в борьбе народных низов и против князей, и против вновь пробившихся в знать богачей, паронов (пробились ли они благодаря богатствам, нажитым торговлей, или нажитым путем ростовщичества), и против еще не вышедших в знать и не претендующих на княжескую нарукавную повязку, но уже набивших мошну богатеев. Ведущим ремесленное сословие было и в борьбе против верной спутницы знати и богачей — церкви, в лице ее многообразных служителей — и тех, кто сменил княжеский доспех на рясу и меч на священный символ, и тех, кто, пройдя монастырскую школу, вполне уверовал в то, что люди, ездившие, при жизни на земле, верхом и на колесницах, источавшие слезы у народа и причинявшие страдания миру, единожды претерпев мучения, став святыми, на том свете становились любезны богу, а затем сначала брали взятки, а потом уже помогали человеку в нужде — на что сетовала лиса, говоря о святом Георге (135).

Целый ряд ремесел определял необходимость овладения ремесленниками не только грамотой в смысле письменности, в смысле умения читать и писать, но и литературными образцами для украшения изделий, рассчитанных если не на местного массового потребителя, то на местную знать, на местных, пробивающихся в знать богачей и на вывоз, а в соответствии с этим украшаемых начертаниями классических стихов на языке, завоевавшем в среде знати себе почетное место в мирской жизни независимо от вероисповедания и национальности, — на персидском языке. Отсюда был только один шаг — в одну сторону, при овладении иноязычной письменностью без знания языка, к начертанию буквообразных узоров или бессмысленно повторенных несколько раз обрывков одного и того же слова, или, в другую сторону, к начертанию не списанных с рукописи, а на слух знакомых классических стихов, и, наконец, стихов, сочиненных самим мастером.

Учитывая размещение мелких мастерских и лавочек наполовину на улице, имея в виду бывшую там возможность перекидываться живым и бойким словом не только между собою, но и с работающим через узенькую улицу другим ремесленником или с прохожим, приостановившимся присмотреть и выбрать себе нужный ему товар, — учитывая всю совокупность условий жизни такого города, легко представить себе, что эта наполовину уличная жизнь (не только в час досуга, но и во время работы), жизнь ремесленников, должна была сделать эту среду и наиболее восприимчивой к уловлению и нового острого слова, и новой басенки, да еще не снабженной длинным назиданием. Эта среда была одинаково готова и к уловлению нового занимательного рассказа о проделках чьей-то хитрой жены, безымянная слава которой может облететь весь мир, и к сложению своих, еще более новых рассказов и басенок о том, что сейчас волнует, гнетет, тяготит придавленный нуждой народ или способно его утешить, подбодрить и прибавить ему силы, чтобы, объединившись с другими такими же бедняками, обиженными, обираемыми, не пользующимися безопасностью даже в своем доме, — как муравей от повадившегося лакомиться его личинками медведя (29) — выступить в качестве «телесных судей» и казнить насильников. [1] 1 Ведь еще на нашей памяти, в старом Тифлисе, эта среда городских ремесленников и мелких торговцев в разнос, фруктовщиков, славилась как своего рода корпорация носителей и создателей остроумных и едких шуточек про власть и про не в меру жиреющую буржуазию.

Эта городская ремесленная среда, отнюдь не однородная, имевшая тоже свою иерархию, от забитого цеха ткачей, от «вонючих» дубильщиков и до работающих на князя, епископа и парона золотых дел мастеров, в массе своей особенно отчетливо сознавала свою зависимость, несмотря на личную свободу, от князей и богачей — от тех, «кто сосет мозг народа».

И городские ремесленники, видевшие в подлинном свете, на чьей стороне и власть, и богатство, и помощь божья, и знавшие, с кем народу надо бороться, чтобы сбросить или хотя бы облегчить неизбывный дотоле гнет, слагали реальные, правдивые миниатюры из жизни тех, кто «сосет мозг народа», и тех, кто «под тяжестью гнетущих бедствий нищают и умирают».

Но одно дело желательная, но еще не осуществленная сплоченная борьба малых против великих, «муравьев» против «медведя», а другое дело охранение от случайных людей своего права на ремесло, своего права на занятие, подготовка к которому потребовала долгих лет упорного труда, и не одного, а многих поколений.

Вот почему таким излюбленным мотивом басен, идущих, бесспорно, из ремесленной среды, является мотив охраны ремесленных прав, отстаивания права ремесла на подобающий ему почет, на признание его заслуг перед обществом.

Именно по этой причине так часто среди басен, касающихся ремесленных кругов или с ними связанных, мы встречаем такие, основной смысл которых заключается в ограждении цеховых прав или, вернее, права на занятие именно своим ремеслом, а не каким-либо иным.

Чаще всего в качестве нарушителя цеховых рамок, как основное действующее лицо рассказа, выступает волк, всегда несущий наказание за то, что, бросив ремесло, которому он обучался и в котором был воспитан и которым жили его отцы и деды, он занялся чужим делом, которому не учился, несвойственным ему и его отцам. А ремесло волка, понятно, — работа мясника.

В кругу этих басен волк чаще всего выступает в роли неудачливого музыканта или певца, своим голосом и воем вызывая появление собак. Такова басня о волке, которого ловко обманул невинный ягненок (17). Это выражено в басенке, вошедшей как составная часть в новеллу о злоключениях волка в качестве второго эпизода, назидание к которому выражено словами самого волка, так как эта новелла, составленная из занимательных частей трех басен, не сопровождается назиданием от автора, от сказителя (140).

В качестве нарушителя правила о том, чтоб не влезать в чужое ремесло и не браться за дело, которому не обучался, выступает не только волк. Но особенно любопытна в этом подборе басен басня о пахаре, змее и лисе, где, также в сводном тексте, выступает в роли судьи уже не волк, а лиса, притом судьи не честного, но глупого и неподготовленного, как волк, который, не умея приступить к делу, взялся быть арбитром за равное и заранее обусловленное вознаграждение от обеих сторон, а в роли судьи-взяточника, что и дает основание для назидания, обобщенного и направленного как против нарушителя ремесленных обычаев и законов, так и против неправедных судей.