Агата Кристи - Серебряное зеркало и другие таинственные истории

Одна только миссис Ланкастер ничего не слышала. Вероятно, ее слух не был способен воспринимать звуки из другого мира.

Но однажды и ей пришлось испытать потрясение.

— Мамочка, — сказал Джеффри жалобно, — разреши мне играть с тем маленьким мальчиком.

Миссис Ланкастер, улыбнувшись, подняла взгляд от письменного стола.

— С каким мальчиком, дорогой?

— Я не знаю, как его зовут. Он сидел на чердаке, прямо на полу, и плакал, но убежал, когда заметил меня. Испугался, наверно (с легким презрением), он не такой смелый, как большие мальчики. Потом, когда я собирал конструктор у себя в комнате, я увидел, что он стоит на пороге и глядит на меня. Он был такой ужасно одинокий и вроде бы хотел поиграть со мной. Я сказал: «Иди ко мне, давай соберем машину» — но он ничего не ответил, только посмотрел, будто… будто увидел много шоколадок, а его мама не велела их брать. — Джеффри вздохнул, словно его посетили воспоминания личного характера и не самого приятного свойства. — Но когда я спросил Джейн, кто этот мальчик, и сказал, что хочу поиграть с ним, она ответила, что в доме нет никакого маленького мальчика и нечего выдумывать сказки. Ненавижу Джейн!

Миссис Ланкастер встала из-за стола.

— Джейн права. Нет никакого мальчика.

— Но я видел его! О, мамочка, можно я поиграю с ним? Он выглядит таким страшно одиноким и несчастным. Я хочу ему помочь.

Миссис Ланкастер собиралась снова заговорить, но ее отец покачал головой.

— Джефф, — мягко произнес он, — этот бедный малыш совсем один и, наверное, ты сможешь как-то его утешить. Но ты должен сам догадаться, как это сделать. Это вроде головоломки, понимаешь?

— Я должен все сделать сам, потому что я уже большой?

— Да, потому что ты уже большой.

Как только Джеффри вышел из комнаты, миссис Ланкастер нетерпеливо обратилась к отцу:

— Папа, какой вздор! Поощрять веру мальчика в россказни прислуги!

— Слуги ничего не говорили ему, — кротко промолвил старик. — Он видит — видит то же самое, что я слышу. Возможно, и я увидел бы это, будь я ровесником Джеффри.

— Но это такая чепуха! Почему я не вижу и не слышу ничего подобного?

Мистер Уинбурн странно и устало улыбнулся и ничего не сказал.

— Почему? — повторила его дочь. — И зачем ты сказал ему, что он может помочь этому… этому существу? Ведь это невозможно.

Старик бросил на нее задумчивый взгляд.

— Почему невозможно? — сказал он. — Ты ведь помнишь слова:

— …В каком светильнике тот свет,

Что вызволит детей из мрака?

— В незнанье мудром, — был ответ. [4] Фрагмент рубая Омара Хайяма: // Then to the rolling Heav'n itself I cried, // Asking, — What Lamp of Destiny to guide: // Her little Children stumbling in the Dark? — : // And — A blind Understanding! — Heaven replied // (прим. переводчика).

— У Джеффри есть это мудрое незнание. Все дети обладают им, но, взрослея, мы его теряем — теряем по собственной воле. Иногда под старость слабый свет возвращается к нам, но ярче всего светильник сияет в детстве. Вот почему, мне кажется, Джеффри сумеет помочь этому мальчику. — Не понимаю, — едва слышно прошептала миссис Ланкастер.

— Я и сам понимаю не больше. Этот… этот ребенок в беде, он хочет освободиться — но как? Не знаю. Но страшно подумать, как надрывается его маленькое безутешное сердце.

Спустя месяц после этого разговора Джеффри слег. Подул суровый восточный ветер, а мальчик не отличался крепким здоровьем. Доктор покачал головой и сказал, что случай опасный; с мистером Уинбурном он был откровеннее и признался, что никакой надежды нет. «При любых условиях ребенок не прожил бы долго, — добавил он. — У него слабые легкие».

Именно тогда, ухаживая за Джеффом, миссис Ланкастер узнала о существовании другого малыша. Сначала рыдания сливались с плачами ветра, но постепенно становились всё отчетливей, все различимей. Наконец она стала слышать их и в минуты полного затишья — приглушенные, отчаянные, безнадежные детские всхлипы.

Джеффри становилось хуже, и в бреду он снова и снова говорил о «маленьком мальчике». «Я хочу помочь ему уйти отсюда, я хочу!» — стонал он.

Лихорадка сменилась тяжелым болезненным сном. Джеффри лежал очень тихо, едва дыша, погруженный в забытье. Больше ничего нельзя было сделать — только наблюдать и ждать. Затем наступила ночь, ясная и спокойная, без единого ветерка.

Внезапно мальчик пошевелился. Его глаза открылись. Он смотрел через плечо матери в сторону отворенной двери. Джеффри пытался заговорить, и миссис Ланкастер склонилась к нему, чтобы разобрать невнятные слова.

— Всё в порядке, я иду, — прошептал он и откинулся назад.

Охваченная внезапным страхом, миссис Ланкастер бросилась к отцу. Где-то совсем рядом смеялся другой ребенок. Радостный, торжествующий серебристый смех разносился по комнате эхом.

— Я боюсь; я боюсь… — бормотала женщина.

Уинбурн обнял ее, словно желая защитить. Резкий порыв ветра заставил обоих вздрогнуть, но тут же все утихло.

Смех прекратился, и раздался слабый, едва уловимый звук, который всё нарастал и нарастал, пока они не смогли отчетливо расслышать его: это были шаги, легкие уходящие шаги.

Топ-топ, топ-топ — знакомая ковыляющая походка… Но теперь, без сомнения, к ней прибавились звуки других, быстрых, уверенных шагов.

Шаги направлялись к выходу.

Вниз, вниз, мимо двери возле них, топ-топ, топ-топ — шагали невидимые ножки обоих малышей.

Миссис Ланкастер обвела комнату растерянным взглядом.

— Их двое! Двое!

Побелев от ужаса, она метнулась было к детской кроватке в углу, но отец мягко удержал ее и указал в другую сторону.

— Там, — просто сказал он.

Топ-топ, топ-топ, всё тише и тише.

И потом — тишина.

— В вашем лесу есть дикий зверь, — заметил художник Каннингем, когда они ехали на станцию. Это было единственное его высказывание за время поездки, но так как Ван Чил болтал непрерывно, молчание собеседника осталось незамеченным.

— Забежавшая пара лис или несколько местных ласок. Ничего более опасного, — сказал Ван Чил.

Художник не сказал ничего.

— Что вы подразумеваете под диким зверем? — спросил Ван Чил позже, когда они были на платформе.

— Ничего. Это моя фантазия. Вот и поезд, — ответил Каннингем.

В полдень Ван Чил отправился, как обычно, прогуляться по своим лесным владениям. У него в кабинете стояло чучело выпи, он знал названия многих диких цветов, и поэтому тетушка звала его «великим натуралистом». Во всяком случае, он был великим знатоком окрестных лесов и старался запомнить все, что замечал во время прогулки, — не столько из желания содействовать науке, сколько ради того, чтобы запастись темой для разговора. Когда зацветали колокольчики, он неизменно оповещал об этом всех. Соседи прекрасно знали и без него, что колокольчики цветут в июне, но все же благодарили Ван Чила за интересную новость.